Книга Однажды осмелиться… - Ирина Александровна Кудесова

сейчас — это главное.

Кэтрин переминалась с ноги на ногу.

— Уээл… Ладно, пойду. До завтра. Спасибо за компанию.

Смешно. У Кэтрин была манера время от времени вставлять нелепое «well»: делала она это с нарочитой небрежностью, тянула гласную, будто пыталась языком выковырять «ириску» из зуба. Наверняка в каком-нибудь американском мыльном шедевре углядела.

— До завтра, Кэтрин.

Та сделала несколько шагов к метро, оглянулась.

— Оля? Оля, вы пока никому там не говорите. Даже этой подружке вашей.

— Она мне не подружка.

— Вы с ней курите!

— Я с ней просто курю, и все.

— Вот так не говорите ей. Она такая же, как все они. Вас сживут со свету.

— Меня уже сжили — на прошлой работе.

— Тогда вы были не виноваты. А здесь схитрили.

— Разве видно что-то?

— Чуть-чуть. Когда знаешь, то видно.

— Но они же не знают.

— Вот и молчите. До завтра.

Кэтрин ушла, а Оленька еще минуту стояла. Здесь, в закутке, не было ветра. Ветер мел вдоль улицы, и в него пришлось шагнуть все равно.

18

Скорее всего, раньше это была коммунальная кухня. Такая нелепая гигантская комната с мелкой плиткой на полу. Между бисером плиток — широкие цементные спайки: вид, как на заводской проходной. А ведь здесь люди еду себе стряпали, сплетничали, ссорились-мирились, в суп плевали. Хотя для этого паркет не нужен, уж точно. Сиротливые керамические квадратики выглядели неопрятно: в местах, где обычно топтались жильцы, нехитрый рисунок вытерся, а некоторые плитки потрескались или выпали. Окна в комнате тоже были несуразными: широкие, но начинающиеся где-то на уровне груди, забранные толстой пыльной решеткой. Они в упор пялились на детскую площадку во дворе и никогда не открывались.

Оленьке мама рассказывала, что когда-то у всех больших коммуналок кухонные окна имели две общие черты: они были грязные и без занавесок. Идешь по улице, голову поднимаешь и вычисляешь кухни в пять секунд. Зачем только надо было их вычислять, непонятно.

Это помещение Хомяков хотел отдать под склад книг. Но склад у него уже был. Так что бывшая кухня стала потихоньку превращаться в свалку. Здесь стоял облупившийся стол с единственным выдвижным ящиком, два расшатанных стула, застрявшее в нижнем положении вертящееся кресло и две допотопные музыкальные колонки, некогда принадлежавшие Хомякову и сгоревшие: на них можно было сидеть и курить. Сюда сносили горшки с засохшими цветами: те почему-то не росли в «Глобусе». Валялось полдюжины книг семидесятых годов про волчий оскал мирового империализма. И еще ведро стояло — для окурков.

Когда в курилку вошла секретарша, Оленька с Кэтрин сидели каждая на своей колонке и болтали. Кэтрин рассказывала, как ездила в Чехословакию, еще в советские времена.

— Здрассьте.

Секретарша посмотрела на Оленьку, а затем скосила глаза на Кэтрин. Мол, чего это она к тебе привязалась?

Кэтрин взгляд поймала и замолчала. Сделала пару глубоких затяжек, ткнула недокуренную сигарету в песок:

— Пойду работать.

И ушла.

— Чего это… — секретарша уселась на освободившуюся колонку, — ей от…

Оленька повела плечом:

— Да, собственно, ничего. Я тоже пойду.

19

Теперь все было с точностью до наоборот: секретарша, столкнувшись с Оленькой в коридоре, вяло ухмылялась и молча двигала мимо. Кэтрин же, напротив, растаяла. Видимо, решила, когда Оленька ушла вслед за ней из курилки, что выбор сделан в ее пользу. В действительности «выбор» тут был ни при чем: общего с секретаршей у Оленьки имелось не больше, чем с тайским королем. Просто не хотелось про Кэтрин судачить.

— Пойдемте, я покурю, а вы со мной посидите? — Дня два Кэтрин смаковала свою победу. Она гордо шествовала в сопровождении Оленьки по коридору, наверно надеясь встретить кого-нибудь из «врагов». Похоже, дружбу она водила только с директором.

В курилке дверь плотно прикрывали, усаживались на колонки возле окна. На детской площадке копошились карапузы.

— Кэтрин, а чем Лера из третьей комнаты занимается?

— Любовью.

— Гмм…

— Любовью с Хомяковым. Это он ее сюда притащил. Абсолютно бестолковая девица. «Помощник менеджера», а менеджер у нас известно кто.

— Хомяк… ов.

— Вы тоже заметили, что он похож на хомяка?

— Да, есть что-то. Только щеки висят. Ему туда крупы надо…

Кэтрин всплеснула руками.

— Он эту «крупу» себе горстями сыпет. Директор у нас лопух, сколько раз ему говорила, гнать надо Хомяка в шею. Лопух, лопух.

Кэтрин нервно затянулась сигаретой. У нее даже руки дрогнули. Оленька не понимала людей, путавших рабочие проблемы со своими собственными, и в беседу решила не углубляться.

— А знаете, Кэтрин, мне наш директор тоже кого-то напоминает. Только кого, вот все мучаюсь, не пойму. Но какое-то сладенькое ощущение от него…

— Это из-за пиджака.

— ?

Кэтрин встала с колонки и выглянула в коридор. Там никого не было.

За окном карапуз в цыплячьей курточке застрял посреди горки и ревел. Зацепился.

— Это из-за пиджака песочного и еще из-за губы. У него губа нижняя отвисает. И глаза навыкате, да?

Оленька засмеялась.

— Ну да, верно. Глаза.

Кэтрин помолчала, глядя в окно на орущего карапуза, и после сказала с неожиданным раздражением:

— А я ему говорила! Глаза не вправишь, но губу-то не раскатывай. Вывесит, аж десну видать. Тьфу. И пиджак свой таскает второй год, а до этого был похожий. Какое, вы сказали, ощущение?

— Сладенькое. Не знаю почему. Будто мне четыре года и лето в разгаре.

Кэтрин молчала, смотрела в окно, как снимали карапуза. Потом усмехнулась:

— Счастливое у вас было детство.

Оленька пожала плечами: детство как детство.

— В зоопарк кто водил, отец или мама?

Что за дурацкий вопрос.

— Все вместе ходили. Вообще-то я не помню, но у меня родители все вместе делают. Такие птички-неразлучки.

— А-а… — Кэтрин смотрела в окно с каким-то едва ли не остервенением. Детей увели, теперь там было пусто. — А вот у меня… — злобно так зырканула на Оленьку и осеклась. «Ненормальная», — подумала Оленька.

И вдруг все прошло. Лицо у Кэтрин сделалось спокойным, даже немного извиняющимся. В голосе — такая мягкая усмешка:

— Пойдемте поработаем, Оля. Не мучайтесь. На верблюда он похож.

И тут Оленьку смех разобрал, ведь верно, верно! Верблюд и есть! Кэтрин подождала, пока Оленька отсмеется, и все так же мягко добавила:

— Да. Так что у нас здесь зоопарк. Директор — верблюд, менеджер — хомяк, а все прочие — тут ведь одни тетки — глупые гусыни. Включая меня. Пойдемте.

20

Не обманула Кэтрин. Оленька вспомнила, уже когда засыпала, — такая вспышка в памяти: жжух! — и точно, лето, она, маленькая, стоит со сладким малиновым петушком в кулаке, а над головой — морда качается, рыжая губастая морда, частокол зубов,