Книга Новейшая история еврейского народа. От французской революции до наших дней. Том 2 - Семен Маркович Дубнов

эдикта 1812 г. Вольфарт считает допустимым только по отношению к тому «классу» евреев, который отказался от всяких видов торговли и занимается «гражданскими профессиями»: наукой, искусством, сельским хозяйством или фабричным производством; все же остальные должны быть ограничены в правах и платить особый «шутцгельд», т. е. должен быть восстановлен прежний режим «шутциуден».

Эти бюрократические проекты не привели к прямой отмене эмансипационного эдикта, но выраженные в них тенденции имели решительное влияние на всю дальнейшую практику правительства в еврейском вопросе. Путем искусных толкований закона, административных циркуляров и временных правил равноправие отменялось по кусочкам. Тут начали с пункта наименьшего сопротивления: с отмены политических прав, которые в самом эдикте 1812 года были намечены лишь для будущих времен (том I, § 30). Прошения евреев, даже служивших в армии, о допущении к государственным должностям систематически отклонялись. Один из этих отказов характерен по своей форме: «Хотя данное лицо (имя) добровольным участием в походах 1813—1814 годов и приобрело право на обеспечение его государственною службою, оно, однако, не может воспользоваться этим правом вследствие своего иудейского вероисповедания». Оскорбительным ограничениям подвергались представители либеральных профессий: евреи-юристы не принимались в адвокатское сословие, врачи не могли занимать муниципальные и земские должности. В городских магистратах, куда евреи давно были допущены, их лишили права быть бургомистрами, ибо «к этой должности пригодны лишь лица, исповедующие христианскую религию». Совсем бесцеремонно расправилось правительство со статьею эдикта, предоставившею евреям доступ к «академическим и школьным должностям». Число евреев с высшей научной подготовкой было тогда значительно, и некоторые из них (например, известный юрист-гегельянец Эдуард Ганс) добивались кафедры в университетах. Правительство почуяло опасность — ив 1822 г. было объявлено, что «его величество король отменил статьи 7—8 эдикта 1812 г., по которым туземные евреи могут быть допущены к академическим должностям, вследствие обнаружившихся при осуществлении их неудобств» (Missverhältnisse). В чем были неудобства, видно из других правительственных распоряжений, в которых без стеснения указывалось, что такой-то кандидат на академическую должность не может быть допущен, пока он исповедует иудейскую религию.

Эти гонения на еврейскую интеллигенцию, в которой культурными кризисами уже значительно была ослаблена привязанность к своей религии и народности, усилили вероотступничество. Случаи крещения опять участились, и лучшие умственные силы безжалостно вырывались из рядов еврейства. Достаточно назвать четыре имени: Берне, Гейне, Ганса и семью Карла Маркса, принявших крещение в эти годы (1818—1825), чтобы понять всю громадность потери, понесенной еврейскою культурой. В интеллигенции господствовало стремление «получить входной билет в европейскую культуру», как Гейне назвал акт крещения. Но вожди «христианского государства» не довольствовались вынужденными крещениями: им хоте­лось приобрести и убежденных прозелитов. Для этого в Берлине было Основано в 1822 г. «Общество распространения христианства среди евреев», по образцу Лондонского миссионерского общества. Король взял общество под свое покровительство, «ввиду его похвальной цели». В своем уставе общество определило эту цель: обращать евре­ев в христианство путем убеждения и проповеди, а «не привлекать прозелитов земными выгодами». На деле, однако, охотников до не­бесных преимуществ почти не оказалось, а «земные выгоды» при­влекали многих. Один королевский декрет или министерский цирку­ляр, ограничивавший права евреев, порождал больше «чад церкви», чем уставы всех миссионерских обществ[4].

Крестись или обособляйся! — эту новую альтернативу ставило еврею прусское правительство. Оно отказалось от прежней системы поощрения ассимиляции, порождавшей еврейских немцев. Оно зна­ло слабую сторону образованного еврея: страстное желание сходить за немца, маскировать свою национальность — и пользовалось этой слабостью. В этом отношении характерны два распоряжения. В 1815 г., когда правительство (Гарденберга) еще не отступилось от либераль­ной политики, было издано распоряжение, чтобы в паспортах евре­ев слово «Jude» заменялось выражениями «ветхозаветный», «лицо Моисеева исповедания» (alttestamentlicher, mosaischer Glausbengenosse), т. е. теми «более приличными» описательными формами, которые были во вкусе тогдашних передовых людей из круга Фридлендера. Спустя двадцать лет именем короля издается противоположное распоряжение: воздерживаться в официальных актах от подобных эвфемизмов, а употреблять попросту названия: «еврей» (Jude), «иудейская религия» и т. п. (1836). В этом приказе онемеченные евреи усмотрели глубокую для себя обиду. Один бер­линский фабрикант Мейер обратился к королю с жалобною просьбою: «защитить его и единоверцев от незаслуженного пренеб­режения». Король ответил, что ничего обидного в своем приказе не усматривает, что имелось только в виду заменить модернизованные описательные выражения старыми, более краткими и точными, и то лишь в официальной переписке. Прусские чиновники, однако, шире толковали королевский приказ, и судебные учреждения стали демонстративно писать даже на адресах повесток: «еврею такому-то». Это вызвало ряд жалоб со стороны обиженных, и министр юстиции должен был особым циркуляром разъяснить, что писать на адресах «еврею» действительно нелепо, как нелепо писать «христианину» или «турку», но в тех официальных актах, где нужно обозначить вероисповедание, выражения «еврей, иудейская религия» вполне уместны. «Это древнейшее название народа, — говорится в министерском циркуляре, — во всяком случае почетнее и точнее, чем «лицо Моисеевой, ветхозаветной веры» и подобные изобретения новейшего времени, употребление которых скорее оскорбительно, ибо ни один еврей и вообще разумный человек не может думать, что в наименовании «Jude» заключается нечто, нуждающееся в описательном, обходном выражении». Если это замечание министра юстиции было искренне (хотя в нем упущен факт двойственного смысла слова «Jude»: «еврей» и «жид»), то в нем заключался справедливый урок для прятавшего свое лицо ассимилированного слоя немецкого еврейства.

Однако в других своих распоряжениях правительство нарочито устанавливало внешние отличительные признаки для евреев по тем же мотивам, по которым в средние века был установлен «еврейский знак». Королевскими приказами (1828,1836) запрещалось переменять еврейские личные имена на «христианские» или при рождении давать детям «христианские имена», причем полиции строго внушалось наблюдать, «чтобы это бесчинство впредь не имело места». Многих евреев волновал этот запрет не столько вследствие его обидного средневекового мотива, сколько вследствие его неприятного результата: очень уж тяжело было ассимилированным именоваться Мозесами, а не Морицами. К счастью для них, при применении закона возникло сильное затруднение: как различать имена, имеющие для христиан и евреев общий источник — в Библии? Ученый Цунц в особом исследовании «Об именах евреев» (1837) доказал невозможность разграничения еврейских и христианских имен, смешавшихся в процессе средневековой и новой истории. Тогда правительство смягчило свой запрет: запрещалось давать еврейским детям лишь те име­на, которые «имеют связь с христианской религией», например Петр, Баптист, Христиан, Христофор (1841).

Последовательно реакционным было прусское правительство в своем отношении к духовным делам еврейской общины. Когда в Берлине и некоторых других городах передовые евреи, увлекшись тогдашним реформистским движением, попытались преобразовать синагогальное богослужение, ввели проповедь на немецком языке и конфирмацию детей (см. дальше,