Книга Немецкая осень - Стиг Дагерман

повезло, достали дрова. На прошлой неделе повезло — достали картошки.

— Но как вы выживаете?

— Вот так, — отвечает женщина, поднима­ет поварешку повыше и в отчаянии показывает по сторонам, на стены бывшей камеры. Потом снова начинает помешивать варево. Дым ест глаза. Мальчик лежит на кровати безжизненно и безмолвно, глядя в потолок. Мы уходим, но женщина этого не замечает.

В тюрьме живет много семей, эвакуирован­ных из Гамбурга в Баварию в 1943 году и высланных правительством Баварии обратно летом 1946 года. Мы выходим на свежий воздух, мне кажется, что я слышу в голосе фройляйн С. мрачное злорадство:

— Англичане могли бы и помочь. У них был шанс показать нам, что такое демократия, но они его упустили. Видите ли, герр Д., одно дело, если бы мы при Гитлере жили в роскоши и достатке, но мы-то жили в бедности, герр Д.! Мы же и так лишились всего: дома, семьи, имущества. Думаете, мы не пострадали во время бомбежек?! Неужели надо и дальше нас наказы­вать — разве мы уже недостаточно наказаны?!

Мы заходим в подвал дома, где находится мастерская сапожника. Там, в дурно пахнущей комнате без окон, живут трое взрослых и грудной ребенок. Я вспоминаю слова одного муд­рого немца по поводу того, что, к сожалению, немецкому гражданскому населению — с солдатами дело обстоит несколько иначе — часто не хватает чувства вины. Да, некоторые знают, что все началось с Ковентри, но они-то в этом не участвовали, их там не было. Они были в Гамбурге, они были в Берлине, в Ганновере и в Эссене, и там в течение трех лет испытывали смертельный ужас. Отсутствие чувства вины у этих людей крайне печально и непонят­но сторонним людям, но надо помнить о том, что собственные страдания всегда делают нас глухими к страданиям других людей.

Наш с фройляйн С. день подходит к концу в бывшем школьном туалете в Альтоне. Школа разрушена, но в школьном туалете во дворе живет семья из Южной Германии с тремя детьми. Глава семейства бродит по развалинам в поисках металлической проволоки, из кото­рой потом делает украшения и продает, — на это и живут. В туалете все на удивление аккуратно, мужчина трогательно радуется тому, что они обрели наконец крышу над головой, и рассказывает без тени притворства или иронии о том, как ему удалось уговорить человека, который проживал здесь до него, съехать. Тогда туалет все еще был туалетом, и его предшественник сдался и уехал после того, как в школьном туалете в Альтоне от туберкулеза один за другим умерли его мать, потом отец, потом жена и дочь.

Прежде чем вернуться в Гамбург, фройляйн С. ведет меня на улицу, идущую мимо еврейского кладбища. Кладбище разрушено бомбежкой, надгробия почернели и потрескались. Вдалеке маячат руины синагоги с почерневшими стенами. Несколько одетых в черное людей стоят на коленях перед свежими могильными холмиками.

И тогда фройляйн С. говорит: «Вот это и есть Германия, герр Д., — разбомбленное кладбище. Я всегда ненадолго останавливаюсь здесь, когда прохожу мимо».

На крошечной улочке в Альтоне я становлюсь свидетелем минуты благоговения, краткого момента счастья, отпущенного человеку, который благодарит Бога за то, что ему позволено жить в этом аду.

Но когда я незаметно отворачиваюсь, чтобы дать ей побыть наедине с этим горьким счастьем, мне на глаза попадается огромная афиша, натянутая на полуразрушенную стену. «Веселая вдова». Вдова — да. Но веселая ли?

Торт для бедняков

В глубине заброшенного парка на окраине Гамбурга живут пожилой адвокат либерального толка и писатель — автор популярных приключенческих романов. Парк находится в той части города, где улицы освещаются только фарами проезжающих английских автомобилей. В темноте задеваешь чьи-то невидимые руки, мимо проплывают чьи-то невидимые слова, и тут же слегка передергивает при воспоминании о советах опытных корреспондентов союзников о том, что не стоит ходить по темным улицам Гамбурга без револьвера. Парк кажется куда более диким, чем при дневном свете, но наконец все-таки удается найти верную лестницу, позвонить в дверь и войти в большой, типично буржуазный холл со стойкой для зонтиков и служанкой из Силезии. В гостиной стоят часы с маятником, длинные полки с книгами в кожаных переплетах и с золотыми обрезами, пушистый ковер, хрустальная люстра и кожаные кресла говорят о том, что здесь никто не знает о бомбежках и нехватке жилья. Как же живется адвокату и писателю?

Излюбленный лозунг либеральной предвыборной пропаганды — утверждение о том, что поражение в войне упразднило классовую систему в Германии. Рабочие партии упрекают в том, что в борьбе с либеральными противниками они используют в качестве основного аргумента чистой воды фикцию. На самом деле распределение ролей подчеркивалось с особой горечью именно во время осенних выборов 1946 года, когда наблюдался особенно сильный разрыв между представителями разных классов, и далеко не случайно. Тезис о бесклассовости Германии — не более чем циничное преувеличение. После поражения в войне границы между классами вовсе не стерлись, а наоборот, стали еще более явными. Либеральные идеоло­ги путают бедность с отсутствием классовых различий, утверждая, что в целом все немцы находятся в одинаково тяжелом эконо­мическом положении. В каком-то смысле это верно — большинство немцев бедны, и многие ранее состоятельные граждане лишились своих состояний, но в Германии есть четкое различие между наименее и наиболее бедны­­ми, а эта разница куда более колоссальна, чем разница между состоятельными и бедными в относительно нормально устроенном об­ществе.

Наиболее бедные живут в подвалах полуразрушенных домов, в бункерах или в бывших тюремных камерах, более или менее бедные теснятся в оставленных под аренду казармах, где в одной комнате живет целая семья, а наименее бедные живут в своих старых особняках, как наши либеральный адвокат и писатель, или в больших городских квартирах, прожива­ние в которых более или менее бедные позволить себе не могут. Безусловно, адвокат прав, говоря, что британские бомбы стерли классовые различия, хотя, разумеется, менее плотно застроенные частные сектора пострадали от бомбежек в меньшей степени, чем спальные районы. В защиту тезиса о том, что в Германии существует классовая борьба, стоит добавить все же, что банковские счета от бомбежек не пострадали. Оборот денежных средств, несомненно, ограничен до такой степени, что снимать со счета более двухсот марок в месяц нельзя, — это сумма довольно скромная, учитывая, что как раз столько на черном рынке стоит полкило сливочного масла, но