Книга Дочь маркиза - Александр Дюма

— Йозефплац, дом одиннадцать. Ему хотелось поскорее увидеть Еву. Возница углубился в сеть узких улочек и выехал прямо к статуе императора, в честь которого была названа площадь.

Приоткрыв дверцу кареты и высунув голову, Жак пытался угадать, в каком из домиков, стоящих на площади, может жить Ева.

Из всех этих домов только у одного окна и двери были наглухо закрыты; похоже было, что в нем никто не живет.

Жак с тревогой увидел, что кучер направляется прямо к этому дому. Тревога уступила место страху.

Наконец карета остановилась у дверей пустого дома.

— Ну что? — крикнул Жак.

— Да вот, сударь, — ответил кучер. — Приехали.

— Это дом одиннадцать?

— Да.

Жак выскочил из кареты и отступил назад, желая убедиться, что это тот самый дом, который он искал; он порылся в кармане, достал записку Дантона и в сотый раз перечитал ее. Записка гласила:

«Йозефплац, дом 11».

При входе были звонок и молоточек. Жак как безумный бросился к дверям и стал звонить и стучать.

Никто не отвечал.

Мягкий приглушенный звук указывал на то, что внутри все так же крепко заперто, как снаружи.

— Боже мой, Боже мой, — шептал Жак, — что же случилось?

И он еще сильнее потянул за шнурок звонка и еще громче забарабанил в дверь молоточком. Прохожие стали останавливаться.

Наконец в соседнем доме что-то заскрипело, окно растворилось и оттуда высунулась голова. Она принадлежала мужчине лет шестидесяти.

— Простите, сударь, — сказал он на хорошем французском языке с истинно венской учтивостью. — Стоит ли так громко стучать в дверь этого дома: ведь там никто не живет.

— Как никто? — вскричал Жак.

— Так, сударь, дом пустует больше недели.

— Не здесь ли жили две дамы?

— Здесь, сударь.

— Француженки?

— Да.

— Старая и молодая?

— Старая и молодая? Кажется, действительно, старая и молодая, впрочем, я почти не выхожу из кабинета и не интересуюсь соседями.

— Прошу прощения, если я злоупотребляю вашей любезностью, — сказал Жак потерянным голосом, — но… не знаете ли вы, что стало с этими дамами?

— Я что-то слышал о том, что одна из них умерла; да, да, она даже была католичкой. Я припоминаю, что слышал, как ее отпевали, и это помешало мне работать.

— Которая, сударь? — спросил Жак Мере, прижимая руки к груди, — ради Бога, скажите, которая?

— Что «которая»? — не понял старик.

— Которая из них умерла? Старая или молодая?

— А-а, вы об этом, — протянул старик. — Право, не знаю.

— Боже мой, Боже мой, — зарыдал Жак.

— Если хотите, я могу спросить у жены, она любит вмешиваться в чужие дела… она, верно, знает.

— Прошу вас, сударь, спросите же скорее.

Голова старика исчезла. Жак затаив дыхание ждал. Когда старик вновь показался в окне, Жак с замиранием сердца спросил:

— Ну что?

— Умерла старая.

Жак прислонился к карете и вздохнул с облегчением.

— А вторая, вторая? — спросил он еле слышным голосом.

— Вторая?

— Ну да, та, которая жива, молодая, где она?

— Не знаю, надо спросить у жены.

И старик собрался снова пойти к жене — на сей раз, чтобы узнать, что стало с Евой.

— Сударь! Сударь! — остановил его Жак. — Не позволите ли вы мне самому поговорить с вашей женой? Наверно, так было бы проще…

— Да, это проще, — согласился старик. — Подойдите к третьему окну, это окно спальни госпожи Гааль. Я не допускаю ее в свой кабинет.

Старик пошел звать жену, а Жак поспешил к третьему окну.

Тем временем вокруг собралась большая толпа любопытных, и, поскольку оба собеседника говорили только по-французски, те из зрителей, что понимали французский, объясняли остальным, что происходит.

Окно растворилось; из него выглянула г-жа Гааль.

Это была маленькая старушка, кокетливая и нарядная; первым делом она отослала мужа в его кабинет и с любезным видом приготовилась слушать Жака.

Тех из читателей, которые знают восхитительное дружелюбие жителей Вены, мой рассказ нимало не удивит. Венцы — одни из самых добрых и самых приветливых людей на свете.

Не успела старушка раскрыть рта, как Жак сказал ей на превосходном немецком языке:

— Сударыня, скажите мне скорее, что стало с молодой особой, которая жила в соседнем доме?

— Сударь, — отвечала г-жа Гааль, — я доподлинно знаю: молодая особа, именовавшая себя мадемуазель Евой де Шазле, проводила в последний путь свою тетушку, после чего уехала во Францию, где ее ждет возлюбленный.

— О, зачем я не остался с друзьями, чтобы умереть как они и вместе с ними, — прошептал Жак.

Он почувствовал, как сердце его разрывается от горя, и разрыдался, не обращая ни малейшего внимания на окружившую его толпу.

IV. ЗАЛ ЛУВУА

Тридцатого плювиоза IV года (19 февраля 1796 года), в праздничный день, после того как перед лицом собравшейся толпы были торжественно разбиты формы для печатания ассигнатов, успевшие выпустить сорок пять миллиардов пятьсот миллионов — впрочем, мера эта отнюдь не помешала луидору стоить семь тысяч двести франков ассигнатами, — так вот, в тот самый вечер театр Лувуа был ярко освещен, и на фоне этой иллюминации особенно отчетливо выделялась темная громада театра Искусств, купленного год назад у Монтансье, которая, к большому ужасу литераторов, ученых и библиофилов, построила его в пятидесяти шагах от Национальной библиотеки, на том месте, где нынче растут лишь раскидистые деревья, осеняющие красивый фонтан — подражание трем Грациям Жермена Пилона — нашего великого скульптора из Ле-Мана.

Этот театр, который поначалу называли театром Монтансье, а впоследствии театром Искусств, затем стал Оперным театром, пока 13 февраля 1820 года шорник Лувель не убил на его ступенях герцога Беррийского; следствием этого убийства явился декрет, предписывающий стереть это здание с лица земли.

Длинная вереница карет протянулась вдоль улицы Ришелье до дома, на месте которого теперь стоит фонтан Мольера; у дверей сиявшего огнями театра Лувуа из карет под крики рассыльных, оспаривавших у лакеев — ибо вместе с хозяевами появились и лакеи и экипажи — честь открыть дверцу, выходили разодетые дамы и господа, после чего кареты исчезали за поворотом на улицу Святой Анны.