Книга Вдовья трава - Елена Воздвиженская

сбегу, говорит. Ой Митька! Отчаянной! И ведь так и приехал ко мне в то лето, настоял на своём.

Кот промурчал что-то в ответ.

– Когда Митька говорить-то научился, так вместо баба Аня, стал бабаня говорить разом, так и привык, бабаня да бабаня.

Баба Аня поправила очки и аккуратно, чтобы не помять листочек, вложила его обратно в конверт, а после взяла в руки второй.

– Здравствуй, бабаня! По телевизору говорят, что зима будет в этом году холодная, приезжай к нам в город зимовать, а? Мы с тобой будем жить вместе в моей комнате. Я сам на диванчике лягу, а тебе свою кровать отдам, тебе удобно будет. Станешь мне свой кисель варить и манную кашу, а на ночь рассказывать что-нибудь про старое, я твои рассказы обожаю! Приезжай, бабаня!

– Об тот год и, правда, зима выдалась холодна, – задумалась баба Аня, – Митенька обо мне беспокоиться стал, внучок. Да и сын тоже сказал, мол, давай, мать, к нам на зиму. Думала я, думала, скотину уж не держу, можно и поехать. Уехала. Дак до весны, Феня, еле дотерпела. Эх, не жизнь это в квартире. Всё вот вроде хорошо – тепло, и печь топить не надо, и снег грести, дворники тама всё убирают, ан нет. Не то, Фенечка, не родное всё.

Баба Аня убрала в конверт второе письмо и взялась за следующее. Ходики мирно тикали в натопленной избе, отсчитывая минуты и часы. Старая раскидистая берёза под окном шумела и качалась от ветра, роняя последние жёлтые листья. Скоро уже начнутся первые заморозки, полетит снег, запорошит землю.

В сенцах стукнуло, зашуршало, затопало, скрипнули половицы – кто-то пожаловал в гости.

– Егоровна, дома ль?

– Дома, Никитишна, дома, проходи.

На пороге показалась махонькая, сухонькая старушка в цветастом платке и чёрной фуфайке. Повесив фуфайку на крючок у входа, она прошла в переднюю.

– Чаво делаешь?

– Да письма вон Митькины перечитывать взялась.

– Ну, и я послушаю, коли. Давно уж не читали.

– Садись, садись, Тоня, сейчас чайник поставлю.

– Да обожди с чайником, айда почитаем.

Баба Аня взяла из стопки поменьше следующий конверт и продолжила:

– Здравствуй, бабаня! Ну, вот уже и полгода я здесь. Прошёл учебку, и теперь отправят меня в другую часть служить. Куда, пока не знаю точно. Кормят хорошо, и вообще всё нормально, ты там не волнуйся за меня, а то давление поднимется, а фельдшера нашего не найти, как всегда, ты же знаешь. Я тут даже подрос, думал дальше уже некуда, и так под два метра был, а тут ещё на три сантиметра вырос, недавно измеряли нас в медсанчасти, вот что армия с людьми делает, бабаня! Ну, давай, до свидания, береги себя, целую и обнимаю!

– Уж до армии без меня дочитала? – спросила Тоня.

– Агась, – кивнула баба Аня.

– Ну, ладно, давай дальше читай.

Баба Аня взялась за следующее письмо. Стопка непрочитанных писем всё уменьшалась. Тикали часы и за окном опускались сумерки…

– Здравствуй, бабаня! Ну, как ты там? У меня всё отлично, ты за меня не переживай. Скоро уже я приеду, осталось всего ничего, три месяца и на дембель. Друзья у меня тут хорошие появились, бабаня. Вот вернусь, приглашу их к нам в деревню, в баньке попаримся, твои рассказы про войну послушаем. Ты давай там, держись, позиций не сдавай! Чтоб мне хвост пистолетом! Приеду, и сразу к тебе. Ну до свидания, бабаня, нет времени долго писать. Люблю, целую.

– Это последнее, – тихо сказала баба Аня.

– Последнее, – эхом повторила Тоня, помнившая наизусть все Митькины письма, которые они с подругой зачитали до дыр.

– И ведь ни в одном письме он мне так и не написал, что на Кавказ его отправили, – бессильно опустив вниз морщинистые, сухие руки, с зажатым в них исписанным тетрадным листком, как-то совсем по-детски жалобно сказала баба Аня, – И сын со снохой не проговорились, Митя им молчать велел, чтобы меня не беспокоить.

– Любил он тебя больше матери родной, Аня.

Баба Аня молча кивнула. Убрала листок в конверт и сложила письма ровненькой стопкой на столе.

– Теперь бы уж правнукам моим могло бы быть столько же, сколь и Мите тогда.

– Могло бы, Аня, да на всё воля Божья.

– Тонюшка, да как же так, а? – вскинула на подругу голубоватые выцветшие глаза баба Аня, – Я войну прошла, выжила, голод и холод вынесла. Победу встретила! Думала мир на земле теперь будет. А что же это, а? Выходит зря мы воевали, Тоня? Не уберегла я своего Митеньку. На что я живу, старая, какой от меня прок? А он, молодой и красивый…

– Не зря ты живёшь, Аня, – обняла подругу Тоня, – Может его молитвами ты и жива, он за тебя оттуда молится.

– Ордена мои всё любил в детстве перебирать, сядет, бывало, откроет коробочку, и такими ли глазёнками глядит, аж светится весь. Тоже, говорит, такой хочу, бабаня! Тоже хочу Героем быть. Вот и стал, как хотел. Да на кой они нужны ордена эти, Господи! Да лучше бы их никогда не было, войны не было!

Баба Аня обняла в ответ подругу, и они замолчали, прижавшись друг к другу, словно два серых махоньких воробушка, согревающие друг друга в морозы.

– Сколь уж лет нынче?

– Девятнадцать, – ответила баба Аня, – У меня уже и слёз-то нет, все выплакала, Тоня. И хочу вот поплакать, может легче бы стало, а не могу. Всё перед глазами тот цинковый гроб стоит…

Тишина стояла в избе, Феня лежал на стуле и глядел умными, понимающими глазами на хозяйку. Ходики всё отмеряли время земной жизни. И в этой тишине Тоня запела вдруг неожиданно звонким, молодым голосом:

– По Дону гуляет, по Дону гуляет,

По Дону гуляет казак молодой.

– По Дону гуляет казак молодой, – баба Аня подхватила за подругой дребезжащим голосом.

По стеклу застучали капли, сначала несмело и робко, а после всё больше и больше набирая силу, и вот уже всепоглощающий ливень хлынул из разверзшегося серого неба на грешную землю. Небо плакало.

Мама, я знаю, ты будешь ругаться

Вокруг школы толпилось множество людей. Подъехавшие службы разгоняли зевак, и просили отойти на безопасное расстояние и не приближаться. Да как же, как не приближаться, когда там наши дети?! Многие из толпы кричали, рвались туда, в здание, особенно мужчины. Среди них я, словно сквозь туман, видела знакомые лица. Вот папа Вадима из пятого «Б», наш сосед, вот Костя, мой одноклассник, его дочка учится в седьмом классе, вот Александр Борисович, папа Лизы из нашего класса. На нём нет лица. Полиция не пускает его. Здание оцеплено. Там работает ОМОН.

Гудя и завывая примчались несколько бригад скорой помощи и красные, огромные машины пожарных. Всегда боялась звуков сирены, когда внезапно раздаётся этот, полный тревоги и опасности, резкий вой, сердце начинает биться чаще, и страх, липкий страх расползается мурашками по всему телу, от пальцев на ногах до кончиков волос – кому-то где-то плохо, больно, и именно туда летят сейчас спасатели. В такие минуты я всегда внутренне начинала молиться:

– Господи, Пресвятая Богородица, помогите всем страждущим, всем, кто сейчас ждёт помощи, пусть скорая успеет, пусть ко всем она успеет вовремя.

Никогда не понимала ублюдков, не уступающих дорогу машинам пожарных или медиков. Верю, что бумеранг есть. Однажды и к их близким могут не успеть из-за таких вот гадов, что сидят, высунув из окна небрежно руку, и, посмеиваясь, кивают водителю машины:

– Не танк, объедешь.

А сейчас… Сейчас нам всем нужна их помощь. Как никогда нужна. Я была на работе, когда мне позвонила пожилая соседка – баба Катя. Мы живём в одном подъезде, наш дом находится прямо возле школы, где учится мой четырнадцатилетний сын.

***

– Что-то дома случилось, – беспокойно начала я перебирать в голове варианты, когда на дисплее мобильного высветился номер бабы