Книга Культурные истоки французской революции - Роже Шартье

тенденциям — и той, что сводит действия к высказываниям, и той, что объясняет одни с помощью других, — можно выдвинуть принципиально иной подход, при котором во главу угла ставится связь разного рода высказываний и разного рода практик, предопределяющих общественные и интеллектуальные позиции данного общества. Одни не обязательно вытекают из других, между ними нет неразрывной, непротиворечивой связи, как нет ее, например, между свободолюбивыми идеями просветителей и предлагаемыми ими мерами по переустройству общества — меры эти, хотя и основываются на тех же свободолюбивых идеях, ведут, однако, к усилению принуждения и контроля{27}. Если у Французской революции действительно есть культурные истоки, их следует искать не в гармоническом — осознанном или неосознанном — единстве действий, которые предвещали Революцию, и идеологии, которая ими руководила, а в разногласиях, существовавших между высказываниями (весьма противоречивыми), которые, описывая общество, предлагали пути его преобразования, и действиями (весьма непоследовательными), которые самим своим осуществлением по-новому структурировали и членили мир.

Изучая распространение «философского духа», Морне часто использует в своей книге понятие общественного мнения. Колебания и изменения этого мнения являются мерилом распространения новых идей: превращение новых идей во «всеобщее общественное мнение», или «общественную мысль», означает победу Просвещения и открывает дорогу «мыслителям», призванным сформулировать и выразить политические противоречия. Таким образом, общественное мнение обладает чертами, противоположными идеям: оно безлично и анонимно, меж тем как идеи принадлежат отдельному человеку и высказываются от имени конкретного лица; общественное мнение зависимо и управляемо, меж тем как идеи являются созданиями свободного интеллекта, оригинальными и новаторскими. Морне считает, что общественное мнение можно описывать только в этих категориях, это для него само собой разумеется, и он оперирует понятием мнения, как если бы оно присутствовало во всяком обществе, для него это — инвариант, содержание которого лишь уточняется в зависимости от эпохи.

Этот постулат нас уже не удовлетворяет. Распространение идей не предполагает послушного следования им: в ходе восприятия усвоенное всегда изменяется, переосмысляется, обостряется. Общественное мнение ни в коем случае не является всеприемлющим, это не мягкий воск, которому можно придать любую форму; передача идей или культурных моделей — всегда активный творческий процесс. Что же касается текстов, то они не обладают постоянным, единственно возможным значением, их существование в том или ином обществе порождает подвижные, множественные, противоречивые интерпретации. Таким образом (в противоположность тому, что думал Морне), нельзя отделять распространение новых идей, понимаемое как постепенное завоевание ими все более широких слоев общества, от того, что является самим объектом этого распространения: от свода учений и принципов, которые, по мнению Морне, возможно, а по нашему убеждению, невозможно описать независимо от их усвоения. С другой стороны, «всеобщее общественное мнение» — не трансисторическая категория, применимая, посредством конкретизации, к любой эпохе. Как идея и как структура оно сложилось в определенной исторической ситуации из высказываний и практик, которые обусловливают его своеобразие. Таким образом, вопрос не в том, чтобы узнать, приветливо или враждебно встречало общественное мнение философский дух, а в том, чтобы понять, почему в XVIII веке в обществе и в умах в какой-то момент появилась новая реальность — общественное мнение.

Глава 2.

ОБЩЕСТВЕННОЕ ПРОСТРАНСТВО И ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ

Чтобы подойти к тому, из чего складывалось в XVIII веке понятие общественного мнения, мы обратимся к классической книге Юргена Хабермаса «Strukturwandel der Offentlichkeit»[7] (во французском переводе названной «Общественное пространство»){28}. Конечно, прочтение наше до какой-то степени будет и интерпретацией текста. Хабермас твердо убежден: в середине века, местами чуть раньше, местами чуть позже, появляется «общественно-политическая сфера», называемая также «общественно-буржуазной сферой» и имеющая двоякую характеристику. С точки зрения политической она обозначает пространство дискуссий и обменов, не испытывающее давления со стороны государства (т.е. пространство, находящееся вне «сферы государственной власти»), пространство, где осуществляется критика действий правительства и основ государственной власти. С точки зрения социологической она отличается и от придворных кругов, которые принадлежат к области государственной власти, и от народа, который не имеет возможности ни критиковать, ни обсуждать: именно в связи с этим ее можно квалифицировать как «буржуазную».

Общественно-политическая сфера

Общественно-политическая сфера, которая возникла непосредственно из сферы общественно-литературной, опирающейся на салоны, кофейни, газеты, отличается несколькими важными чертами. Во-первых, это пространство, где частные люди публично пользуются собственным разумом: «Общественно-буржуазная сфера может быть прежде всего понята как сфера частных лиц, образующих некую общественность»{29}. Таким образом, появление новой формы «общественности», которая отныне может быть присуща не только государственной власти, находящейся у всех на виду и прославляемой, тесно связано с образованием сферы частной жизни, включающей в себя, наряду с узкосемейными связями, как гражданское общество, которое возникает при обмене товарами и услугами, так и пространство, где осуществляется критика и «публичное рассуждение».

Таким образом, процесс развития различных форм частной жизни, который характеризует западные общества между концом Средневековья и XVIII веком, не надо связывать исключительно с уходом личности в разного рода объединения (супружеский союз, семья, круг друзей, светское общество, ученые общества), позволяющие ей укрыться от давления и надзора государства и его администрации. Вне всякого сомнения, «частное лицо» в корне отличается от «общественного» тем, что никак не соприкасается с властью и умещается на пространстве, не подчиняющемся государю. Но именно эта независимость делает возможным и мыслимым образование новой «общественности», в основе которой лежит общение между «частными» лицами, свободными от обязанностей перед государем.

Такое общение предполагает, что его участники от природы равны. Поэтому в общественно-политической сфере нет классовых и сословных различий, лежащих в основе иерархического общества. В обмене суждениями, в критике, в столкновении мнений a priori устанавливается равенство личностей, различия же между ними определяются разве что их доводами, которые могут быть более или менее последовательными и убедительными. Дроблению организованного порядка на множество социальных групп новая общественная сфера противопоставляет однородное и единое пространство, распределению власти в строгом соответствии с унаследованной от предков шкалой условностей — общество, не признающее иных различий между людьми, кроме тех, которые оно само и установило.

Публичному рассуждению, осуществляемому частными лицами, невозможно поставить никаких преград, ему невозможно закрыть доступ ни в одну область. Непререкаемый авторитет религиозной или политической власти уже не сдерживает критическое суждение разума, как он сдерживал сомнения Декарта. С появлением новой общественно-политической сферы стирается установленное автором «Рассуждения о методе» разделение на несомненные истины и непоколебимые убеждения, с одной стороны, и на мнения, которые мы имеем право подвергать сомнению, — с другой. Первая из максим — «правил морали, составленных наперед», — заключается