Книга Бритва Оккама в СССР - Евгений Адгурович Капба
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но тоже удержался: не стоит детям показывать дурной пример и транслировать в мир насилие над животными.
— Собачка, собачка! — закричали детсадовцы.
Не так громко, как про самолет, но тоже — звонко и с чувством.
— Дети! А ну отошли от забора! — голос был звонкий и ни разу не рассерженый.
Скорее — профессиональный.
— Ну Гульзара Жайсынбековна-а-а-а… — заныли малыши и малышки, а я остановился и помотал головой ошарашенно.
Что они только что сказали? Мой взгляд сфокусировался на воспитательнице: молодой, симпатичной, усталой девушке с явно азиатскими чертами лица. Ага! Всё-таки расслышал я правильно! Это было имя и отчество, а не что-то там другое. Просто «Жайсынбековна» — не самое популярное слово в полесской глубинке, отсюда и проявился когнитивный диссонанс. Вот в Алма-Ате там, или в Термезе — это другой вопрос. Но у нас тут все ж таки процветал советский интернационализм, так что казахская воспитательница в на берегах Оресы в целом не была чем-то таким уж невероятным.
— Товарищ! Уберите свою собаку от забора, пожалуйста! — вежливо попросила Гульзара Жайсынбековна.
— А это не моя собака! — сказал я.
Псинка едва ли не обниматься лезла, терлась о ноги и смотрела умоляюще. Потому мои попытки оправдаться выглядели довольно жалко. Вот за это и не люблю собак: за подобострастие и навязчивость. У котов, по крайней мере, есть чувство собственного достоинства, хотя оно иногда и граничит с нарциссизмом.
По взгляду азиатской принцессы детского садика было ясно, что она мне ни разу не поверила.
— Дети! — сказала воспитательница. — Пойдемте играть в «кованые цепи» со второй группой!
И увела своих верноподданых прочь от незнакомого дядечки, который к тому же еще и не признается в порочащих его связях с ледащими псинками.
Перехватив поудобнее печатную машинку я зашагал дальше. Что мне Гекуба? Что я Гекубе? Борщ мне из нее не варить, детей тоже — не крестить… Мимо по дороге прогорхотал огромный колесный агрегат сельскохозяйственного назначения, поднимая столбы пыли и воняя соляркой.
— КАМ-БА-ЙН! — раздалось из-за заборчика детского сада. — КАМ-БА-ЙН!
* * *
Дом старого Гумара я нашел не без труда.
Улица Северная действительно располагалась вдоль заболоченного старого русла реки Оресы, и сейчас вода подступила к самой обочине, едва-едва не перехлестывая через дорожную насыпь: до конца половодья было еще далеко. Огромные тополя и липы нависали над головой, пышные гроздья сирени и каких-то маленьких белых цветочков источали сладкие ароматы, приманивая пчел и прочую жужжащую живность. Звенели комары в прибрежных кустах, деловито шлепали через дорогу гуси, мечтая добраться до свежих водорослей и всякой водяной живности. Из-за заборов и с лавочек у калиток на меня поглядывали местные бабули и дедули, в лужах плескались дети младшего школьного возраста, играя в вечную игру «найди бяку».
Кто-то из них, кажется, таки ее нашел и бежал с какой-то черно-зеленой жутью в руках, повизгивая от удовольствия и мечтая скорее показать ее деду или бабе. Остальные аборигены восторженно и наивно мчались за ним, даже не подозревая, что похвалы от неведомого абстрактного деда они не дождуться, скорее — получат в обмен на бяку хорошего леща. Деды — они не большие любители бяк. У них другие предпочтения.
— Здравствуйте! — говорил я всем и каждому. — Доброго утра.
Это по документам Талица — городской поселок. А по сути своей — деревня! А в деревне надо со всеми здороваться, потому как — по-людски это. Здесь априори нет чужих и незнакомых, кто-то где-то кому-то всегда кем-то приходится. Вот и я не просто так тут, а к деду практически сослуживца в гости направляюсь. Какой же из меня чужой человек, если у меня тут дед имеется? И не какой-то там абстрактный, а вполне конкретный — с фамилией, именем и отчеством.
Улица была необыкновенно живописная, но чертовски длинная, и, если честно, я уже пожалел, что не пошел в участок к Соломину сразу. Может, подвезли бы сердобольные сотрудники меня и мой багаж на служебной машине? Капитально задолбавшись с машинкой и авоськой, я, наконец, добрался до Гумарова дома: крепкой черной избы с жестяной крышей и двумя громадными деревьями, которые нависали над хатой и укрывали ее от солнечных лучей, создавая благодатную тень.
На столбиках забора торчали рогатые черепа. Кажется — козьи. Выглядела такая инсталляция откровенно пугающе.
— Однако, здравствуйте! — сказал я в пустоту, заходя во дворе и клямкая калиткой…
Тишина стала мне ответом. Хозяина дома не было!
Я сгрузил авоську, рюкзак и футляр с машинкой на ступени и присел рядом, привалившись к теплой стене дома. Южный ветер шелестел ветвями деревьев, свистели и трещали птицы в кронах деревьев и я на секунду прикрыл глаза.
* * *
—…по своей привычке мастер журналистских расследований Герман Белозор дремал каждую свободную минуту. — Каневский скрывался среди кустов сирени, и вышел на свет Божий весьма внезапно. — Его утомили долгая дорога и ночной рейд в алкогольный притон на окраине Талицы, который закончился, надо сказать, весьма удачно. Почтальон была спасена, преступники — схвачены. Но ни он, ни майор Соломин, начальник районного УГРО, и не подозревали, что упустили один очень-очень важный вопрос…
Леонид Семенович сделал драматическую паузу и принюхался к соцветию сирени с блаженным выражением лица.
— Товарищ Каневский, будьте милосердны, что там за вопрос-то? — простонал я.
— Конечно, ожидать от человека который без помощи рожденного воспаленным сознанием прекрасного образа талантливого актера и телеведущего…
— Това-а-арищ Каневский!
— СКОЛЬКО ИХ БЫЛО? — нахмурил брови Каневский. — Сколько было тех, кто ограбил и бросил в подвал почтальоншу Антонину?
* * *
— Ы-ы-ы-ы! — с деревянным звуком моя голова треснулась о наличник, и я вскочил, очумело вращая глазами.
— И-и-их, балбес, чего орешь? — крепкий старик, загорелый и седоусый, стоял прямо напротив меня, схватившись за правую сторону груди. — Чуть пердечный сриступ не случился!
— Шо? А! Сердце с другой стороны!
— А? Чорт мяне дзяры… — дед тут же передвинул ладони налево. — Приступ, говорю, сердечный! А ты хто? Это про тебя Михась мне писал? Ты штоль книжки сочиняешь?
— А-а-а-а, да, — я встал и отряхнул штаны. — Белозор, Герман Викторович. Можно — Гера
— Гумар, Василий Петрович. Можно просто — Петрович, — он протянул мне руку для рукопожатия.
Голубые глаза, загорелое лицо с множеством мимических морщин, которые свидетельствовали о большой склонности к насмехательству и иронии, короткие седые волосы — густые и жесткие, и аккуратные усы… Еще крепкий в свои семьдесят с хвостиком — он был как с картин художников девятнадцатого века, которые изорабражали селян-полешуков. Соль земли!
— Давай я дверь открою, Гера. О, гляжу ты уже затарился, в магазине-то… Соображаешь! — он одобрительно покосился на авоську. — А чего вчерась не пришел?
— Так автостопом ехал…
— Шо?
— На попутках, говорю. Поздно добрался, а потом еще история эта с почтальоншей…
— Так это ты с Володькой вместе ее нашел? Говорили, что какой-то шпак неместный там Зебре чуть башку не проломил, а я думаю — хто это такой? Соломина-то мы давно знаем, он хлопец правильный… А шо за неместный — то был вопрос! Ну, вообще, молодец шо не пришел вчера. Я на смене был, так шо просидел бы ты тут до морковкина заговенья.
Петрович зашел внутрь, топая кирзовыми сапогами, снял с себя куртку и повесил ее на раскидистые оленьи рога у дверей и разулся. Он провел меня по дому, устроив что-то типа экскурсии и показал чистую и просторную комнату с огромной кроватью и письменным столом, и сказал:
— Кидай свои кости тут. Располагайся. Это когда дети-внуки приезжают они тут живут, так что не потеснишь меня. Пойду что-то на стол соображу, а то с утра только сусок кала с хлебом съел — а это разве еда? Если умыться надо — удобства на улице. Там и душ летний, за домом, и рукомойник… Полотенца вот они, в шкафу бери сколько тебе надо… А на свободные полки можешь вещи свои разложить.
Я озадаченно посмотрел на него, пытаясь понять, кажутся мне или нет его странные приступы дислексии, но потом решил покуда не обращать на это внимания и не обострять:
— Спасибо, Петрович, сейчас в, немножко в себя приду и надо будет мне в участок отлучиться, Соломин звал на побеседовать…
— Ну, если Соломин… Но ты не торопись — какароны с мотлетками я быстро сварганю!
Пока я плескался под еле теплым душем и пытался побрить рожу, пользуясь затупившейся безопасной бритвой, мылом и осколком зеркальца, из дому доносились ароматы котлет, будоража ноздри чесночными и луковыми нотками.
— Эти из козы, — сказал Петрович, накладывая мне целую гору макарон и четыре
