Книга Сегодня солнце не зайдет - Илья Афроимович Туричин

это, но только пожал плечами:

— Мне сейчас некогда. Вернусь из похода — поговорим. До свидания.

И ушел. Потом он ругал себя за то, что ушел, не успокоив ее и не успокоившись сам.

Две недели рыскал «Самоцвет» в штормовом море. Две недели Лохов мысленно разговаривал с женой. И впервые после гибели дочки его по-настоящему потянуло к Вере, к домашнему теплу, к домашней тишине. Он найдет нужные слова, и все станет на свои места, все будет как прежде.

Когда возвратились в базу, шел снег. Вода у пирса была черной, а пирс — белым даже в ночи. Ошвартовались.

Лохову казалось, что электрики необычно долго подключают кабель и телефон и что прибывшие на корабль комдив и начальник политотдела слишком долго и подробно расспрашивают о походе. Он отвечал коротко, скупо, точно, а думал в это время о Вере. Сошел на берег вместе с начальством и заторопился.

Шел, прислушиваясь к собственным шагам, и хруст снега после рева штормового ветра казался особенно приятным.

Лохов поднялся по лестнице, открыл ключом дверь. В квартире было темно и тихо. Значит, Вера спит.

Стараясь не разбудить ее, Лохов снял шинель и на цыпочках прошел на кухню.

Поблескивали на полке кастрюли. Тут же — опрокинутый чайник. Значит, Вера не ждала. Иначе чайник клокотал бы на электрической плитке.

Лохов прошел в столовую, зажег свет, прислушался. В квартире стояла непривычная тишина. Медленно переводил он взгляд с предмета на предмет и вдруг понял: молчит будильник. Поэтому в квартире такая странная тишина. Лохов осторожно обошел стол и заглянул в спальню. Кровать была аккуратно застлана пестрым покрывалом. «Может быть, ушла в гости?» — подумал Лохов и посмотрел на часы. Было три часа ночи. Он зажег свет и увидел на пестром покрывале белое пятно — лист бумаги.

Он не притронулся к нему. Он даже не подошел к кровати, а зачем-то вернулся в столовую, постоял там, потом отправился на кухню, заглянул в ванную.

Всюду был порядок. Все вещи стояли и лежали на своих местах, но были чужими. Будто он пришел не домой, а в музей, где со скрупулезной точностью восстановили все, что было в его квартире.

Лохов понял, что Вера не в гостях, что она ушла. Совсем ушла.

Он постоял возле молчавшего будильника, взял его в руки, встряхнул. Будильник протикал несколько раз и умолк.

Лохов осторожно поставил его на место, прошел в спальню и, не притрагиваясь к листку, прочел несколько слов, торопливо написанных карандашом:

«Больше нет сил, Алеша. Уезжаю к маме. Нам надо попробовать пожить врозь и… (зачеркнуто). Если ты… (зачеркнуто). Если я тебе нужна — напиши. Вера».

Лохов сел на кровать. «Ушла. Уехала… Пожить врозь… Напиши…»

Он сдавил виски ладонями и долго сидел так, не шевелясь. Неумолчно гудело море.

…Из кабинета комдива вышли несколько офицеров. Лохову не хотелось задерживаться. Он стремительно пошел им навстречу, как очень спешащий человек, молча козырнул и открыл дверь в кабинет комдива:

— Прошу разрешения.

— Входите, Алексей Михайлович, здравствуйте. — Комдив поднялся из-за стола, протянул руку. — Как съездили?

— Нормально.

В кабинете висели клубы табачного дыма. Комдив подошел к окну, толкнул створки. В комнату ворвались запахи моря, водорослей, крик чаек.

— Ужасно у нас курят в дивизионе. Хотя медики и утверждают, что одна капля никотина убивает лошадь, по нашим офицерам этого не скажешь.

— Просто они выносливее лошадей, — сказал без улыбки Лохов.

Комдив засмеялся.

— Садитесь, Алексей Михайлович, рассказывайте, как прошло совещание, какие новости в управлении.

Лохов сел в кресло, обитое холодным дерматином. Он не любил мебели, обитой дерматином, диван и кресло в своей каюте приказал зачехлить.

Лохов стал рассказывать о совещании в Москве. Командир дивизиона слушал внимательно, чуть склонив голову набок и положив руки на письменный стол. У Георгия Станиславовича Осипенко было красивое лицо — правильные черты и прямой нос, высокий открытый лоб и темно-синие глаза. На висках пробивалась едва приметная седина. Руки у него тоже были красивые, с тонкими, нервными пальцами музыканта. До Снежного Осипенко служил на Дальнем Востоке, командовал кораблем. Был в одном звании с Лоховым.

Выслушав Лохова, он задал ему несколько вопросов. Лохов отвечал коротко, четко, потом попросил разрешения закурить.

Комдив следил, как Лохов достает из кармана потертый портсигар, мнет в пальцах сигарету, как щелкает зажигалкой и делает первую затяжку.

— У меня к вам, товарищ комдив, личное дело.

— Слушаю, Алексей Михайлович.

Лохов несколько раз жадно затянулся, сунул сигарету в пепельницу и встал:

— Прошу принять рапорт об отставке.

Он достал из нагрудного кармана кителя сложенный вчетверо голубоватый листок и, не разворачивая его, протянул комдиву.

Комдив тоже встал, как бы подчеркивая равенство в звании и свое уважение к командиру отличного корабля, развернул листок, прочел дважды.

— Весьма печально, Алексей Михайлович, — сказал он тихо. — Я понимаю… Но, может быть, не надо торопиться?

— Решение принято, Георгий Станиславович.

Комдив покачал головой:

— Хорошо, Алексей Михайлович. Раз вы настаиваете, я дам рапорту ход. Но не сейчас. Интересы службы заставляют меня задержать его на некоторое время. Мы с вами пограничники и коммунисты. Вы должны понять, товарищ капитан второго ранга.

— Я понимаю, товарищ капитан второго ранга. И все же настоятельно прошу при первой же возможности…

— Не сердитесь, Алексей Михайлович, — мягко перебил комдив, — но хотелось бы, чтобы вы еще и еще раз подумали. Пока рапорт лежит у меня, не поздно взять его обратно.

— Благодарю. Но решение принято. Разрешите идти?

— Да.

Осипенко посмотрел вслед Лохову, вздохнул, подошел к окну. Сверкала бухта. У пирса, прижавшись друг к другу, стояли корабли. Над водой кружили золотые под солнцем чайки. Комдив снова вздохнул, может быть сожалея, что корабли уйдут в море, а он останется здесь, в базе, с этими нахальными, крикливыми чайками.

Он вернулся к столу, еще раз перечитал рапорт Лохова. Подумал неожиданно: а как он, капитан второго ранга Осипенко, поступил бы, случись вот такое, утони его Костька?.. И даже вздрогнул от этой мысли. Потянулся к телефону, попросил соединить себя с квартирой. В трубке пошуршало, щелкнуло, раздался звонкий ребячий голос: «Осипенко слушает».

Комдив улыбнулся.

— Как настроение, Осипенко?

— Хорошее.

— Что делаешь?

— Вертолет чиню.

— Ну-ну. Чини. Отбой.

— Есть отбой! Ты сегодня скоро придешь?

— Скоро.

— Отбой! — весело повторил мальчишеский голос.

И в трубке осталось только шуршание. Комдив бережно положил ее. Как бы он поступил, случись с ним такое?..

Вот и сбылась мечта, вернее, половина мечты. Под ногами Владимира Федорова не земля, а палуба боевого корабля. Корабль этот, конечно, не крейсер, как сказал Сенька