Книга Чужими голосами. Память о крестьянских восстаниях эпохи Гражданской войны - Наталья Борисовна Граматчикова

посвященные Гражданской или Великой Отечественной войне, изначально созданные как «закрытые», под влиянием сельских сообществ начинают функционировать как «открытые». Жители сел, где расположены эти памятники, отлично знают, каким событиям они изначально были посвящены. Однако, испытывая необходимость в том, чтобы иметь место для коммеморации погибших односельчан и не имея возможности устанавливать новые мемориалы (это трудозатратно, дорого и т. д.), сельские сообщества оказываются вольны трансформировать официальные мемориалы в универсальные «места памяти», на которых можно оставить цветы, свечу или провести любую коммеморацию, отличную от семейной (последняя происходит преимущественно на кладбищах или в домах).

Важно отметить, что коммеморация восстания не привязана не только к конкретным памятникам, но и к датам восстания. По словам респондента Т. Х., учительницы школы села Караваино, о гибели красноармейцев здесь вспоминают тогда же, когда и обо всех других погибших, — 9 мая. В этот же день негласно, без официальных речей и парадных мероприятий, поминают и репрессированных жителей села. Как показала полевая работа, в памяти сельских жителей продразверстка, раскулачивание и Большой террор оказываются тесно связаны[55]. Иногда их путают по неведению, иногда связывают между собой осознанно. К примеру, Т. Х. рассказала, что ее дед был репрессирован в 1937 году за связь с восставшими антоновцами. Семейная память сохранила историю о том, что, проходя через село, восставшие увели 16-летнего тогда юношу с собой. Через несколько дней он сбежал от антоновцев и вернулся домой, но в Большой террор был арестован по статье 58 УК РСФСР за связь с восставшими и вскоре расстрелян. Я предполагаю, что войны, репрессии и восстание сливаются для местных жителей в единый нарратив страдания и потерь, с едиными практиками поминовения, отчужденными от государственных. Таким образом, официальные мемориалы становятся универсальными «местами памяти», посвященными всем трагическим событиям истории XX века.

ВЕРНАКУЛЯРНАЯ МЕМОРИАЛИЗАЦИЯ

В отличие от сообществ горожан, которые редко принимают участие в принятии решений об установке новых памятников, жители деревень, как показала моя полевая работа, становятся активными акторами мемориализации. Они сами устанавливают памятники и организуют независимые от государства коммеморативные практики.

Ниже я хочу рассмотреть вернакулярную мемориализацию Антоновского восстания. В отличие от официальных вернакулярные мемориалы, созданные местными краеведами или активными жителями в память об односельчанах на месте их гибели или захоронения, встречались во время моей полевой работы неоднократно[56].

К примеру, один из них находится недалеко от села Трескино Инжавинского района, в низине у ручья Пьянка. Согласно местному нарративу[57], здесь красноармейцами под руководством начальника Кирсановской уездной милиции Мина Маслакова были убиты 120 повстанцев, крестьян нескольких окрестных сел, которые вышли против красноармейцев с вилами и топорами, были расстреляны из пулемета и захоронены тут же в большой яме около ручья.

Еще в советское время родственники одного из погибших антоновцев, жителя деревни Шумиловке Ивана Егорова, установили на месте расстрела обелиск из металлических прутьев — фактически связанных вместе кусков арматуры. Как рассказала в интервью основатель краеведческого музея села Трескино и бывшая школьная учительница Т. М., памятник стоял много лет, но «однажды пьяный тракторист завалился на этот памятник, смял его весь, и мы с учениками его просто вертикально поставили и покрасили белой краской»[58]. Позже краевед нашла в сельском сарае бесхозный «обелиск для увековечивания памяти… наискось сделанный, металлический» — иными словами, кладбищенский памятник. В 2013 году вместе с членами школьного кружка «Юные краеведы» Т. М. установила обелиск на месте расстрела, написав на прикрепленной к нему стальной табличке цитату из стихотворения Максимилиана Волошина: «Наши кости сеяны, пулей мечены, саблей сечены, коньми топтаны».

Интересен пример мемориальной деятельности краеведа Н. Г. из села Калугино. С начала 1970‐х годов он записывал рассказы односельчан о событиях Гражданской войны и крестьянского восстания. Позже он издал несколько книг о восстании и сборник документальной, по его словам, прозы, посвященной любовным историям жителей Калугина. В 2010‐х годах в полях вокруг села краевед установил три памятных креста на показанных ему очевидцами местах убийств участников восстания, а также несколько памятных знаков на месте объяснений в любви или расставаний своих героев. Теперь от креста на месте расстрела красноармейцам отлично видно столбик на месте любовного объяснения местной крестьянки и заезжего цыгана. Силами Н. Г. местность вокруг Калугина оказалась размечена следами прошлого. Топография бунта оказалась привязана к топографии (вероятно, беллетризированной) истории села.

В связи с этим интересно проанализировать, каковы цели установки вернакулярных мемориалов и кто является основным адресатом мемориализации.

ЦЕЛИ СОЗДАНИЯ ВЕРНАКУЛЯРНЫХ МЕМОРИАЛОВ

Согласно Эрике Досс, вернакулярные мемориалы являются вспомогательными средствами памяти. Они работают на то, чтобы сделать потерю умерших видимой, публичной и незабываемой[59]. Описывая спонтанные «места поклонения», фольклорист Джек Сантино, предложивший термин «спонтанная мемориализация», выделяет два аспекта их создания: коммеморацию (поминовение) и перформативность — попытку повлиять на зрителей или убедить их в чем-то[60], создать социально-политическое высказывание. Также в спонтанном мемориале важна его публичность. Он приглашает к участию прохожих, которые трансформируются из пассивных наблюдателей, как в театре, в активных участников, как в ритуале[61].

При исследовании спонтанной мемориализации антропологи выделяют еще две черты актов публичного поминовения, совершаемого людьми, которые не опираются на официальные образцы и не руководимы институтами. Во-первых, такие мемориалы становятся выражением локальной идентичности — попыткой почувствовать себя сообществом, имеющим право на собственный голос и объединенным общей историей.

К примеру, памятник у ручья Пьянка, установленный краеведом, по ее словам, ради сохранения памяти о погибших, постепенно стал служить объединению местного сообщества. Родственники захороненных крестьян стали обращаться с просьбой указать на новом памятнике имена членов их семей. Жительница соседнего села Шумиловка рассказала краеведу Т. М., что навещает обелиск каждый год в поминальный день: «Каждую Пасху приходит, конфеточки кладет. Я говорю: „А кто там у вас?“ „Родственники, родственники моего мужа“. Какие-то дальние деды, вот тоже они, говорит, участвовали в этой… Даже она мне кличку [погибшего родственника] сказала — Богомол»[62].

Во-вторых, согласно Эрике Досс, вернакулярные мемориалы становятся проявлением политической позиции[63]. Однако, как показала полевая работа, память и мемориализация крестьянского восстания политизируются только сторонниками проантоновского сообщества памяти, создающего героический нарратив. Они проводят параллели между событиями современности и историей восстания. К примеру, один из респондентов, бизнесмен Н. С., сравнивал тяжелую жизнь крестьянства сейчас и в 1920‐х и, сделав вывод об их сходстве, сожалел о том, что никакой народный бунт больше невозможен из‐за урбанизации и отъезда потенциальных бунтовщиков в города на заработки.

При этом респонденты, поддерживающие «красный» жертвенный нарратив и называющие Антонова бандитом, воздерживались от того, чтобы проводить параллели между восстанием и настоящим. Упоминая о Большом терроре