Книга Падший - Рене Ахдие

– Я не ангел. Ангелы скучны. Дьявол куда соблазнительнее.

– Вы точно ангел, – настаивала Франсин. – Самое прекрасное создание, которое я когда-либо встречала. – Когда Одетта отпустила ее, Франсин крепко схватила ее за руку, не желая отпускать. Слезы потекли по ее щекам, и смущение собралось морщинками на лбу. – Пожалуйста, – сказала она, – возьмите меня с собой.

– Туда, куда иду я, ты пойти не можешь.

– Могу, если вы возьмете меня с собой. Если сделаете меня ангелом, как вы.

Одетта наклонила голову, и раздумья прекрасного существа, которым она являлась сейчас, сражались с убеждениями, которые она носила в себе, будучи еще смертной девчонкой. В ее руках теперь была власть даровать жизнь. И власть отнимать жизнь.

Наслаждаться этим. Медленно.

Франсин улыбнулась Одетте, но ее взгляд дрожал, а пальцы все еще сжимали рукав ее рубашки.

– Пожалуйста, ангел. Пожалуйста. Не оставляйте меня одну во мраке.

– Я уже сказала тебе, ma chérie. – Свободной рукой Одетта опять погладила Франсин по щеке. – Я не ангел. – И с этими словами она сломала Франсин шею.

Она ощутила, как хрупкая кость ломается в ее нечеловечески сильных руках. Тело Франсин обмякло и опустилось безжизненной массой на брусчатку у Одетты под ногами.

Одетта стояла неподвижно еще какое-то время. Ждала, желая узнать, покарает ли ее Бог Франсин. В конце концов, Одетта заслуживала его наказания. Она могла оправдывать свои действия как угодно, как пожелает – могла бы сказать, что спасла Франсин от разочарований, что ждали ее в безрадостном будущем; могла бы сказать, что поступила так из доброты. В каком-то смысле она даже проявила милосердие.

Однако кто она такая, чтобы предлагать кому-то свое милосердие?

Одетта все ждала, глядя на луну, морщась при взгляде на длинную тень, падающую на нее с крыши собора. Никакого дождя из огня и серы не обрушилось на нее. Все осталось таким, каким было всегда. Жизнь и смерть в одном дыхании.

– Прости меня, ma chérie, – прошептала Одетта. – Ты заслуживала большего. – Она взглянула себе под ноги, позволяя чувству вины окатить ее волной с головы до кончиков пальцев и раствориться в трещинах между камнями мостовой. То, что она совершила, украв чужую жизнь, – было неправильно. Одетта это знала.

Просто… порой она так уставала от тщетных стараний быть хорошей.

Вздохнув, Одетта двинулась прочь, сунув руки в карманы.

– Ils viennent jusque dans vos bras, – пела она, и ее голос наполняла сладкая грусть, – egorger vos fils, vos compagnes![31] – Эхо «Марсельезы» взмывало вверх, смешиваясь с мороком бесконечных преступлений Одетты.

Бастьян

Мальчишкой я часто мечтал о том, что стану героем, вроде тех персонажей из моих любимых историй. Д’Артаньян, присоединившийся к мушкетерам, неустрашимый перед лицом опасности. Царь Леонид и его триста спартанцев, неколебимые вопреки тому, что шансы на победу в битве у них совсем невелики. Одиссей и его грандиозное путешествие, его сражения с мифическими чудовищами и спасение невинных девушек.

А потом я узнал о том, что сам живу среди чудовищ. И узнал о том, что подобные истории часто пишутся вовсе не героями, а теми, кто остается жить после них, у кого есть возможность рассказать эту сказку. Возможно, не так уж много хорошего можно было сказать о д’Артаньяне. Разве не удача его обычно спасала?

«Удачу вовсе нельзя назвать умением, заработанным упорным трудом и навыком», – твердил мне снова и снова дядя Нико, когда я жаловался на то, что ненавижу бесконечную армейскую муштру, постоянные тренировки, стрельбу из лука, верховую езду и время, проводимое за оттачиванием всех прочих талантов, которыми полагается обладать так называемому джентльмену.

Может, мне стоило выбрать в качестве образца для подражания Атоса, хранителя тайн. Или Арамиса, влюбленного в жизнь. Или леди Винтер, хитроумную шпионку.

В конце концов истории о чудовищах всегда самые интересные.

Вздрогнув, я наконец открываю глаза. Пылинки плывут в воздухе надо мной, кружась в янтарном свете единственной зажженной свечи. Мгновение я просто наблюдаю, как пылинки танцуют в пространстве, изучая каждую из них, разглядывая форму. Они напоминают мне звезды на бескрайнем небосводе.

«Бесконечность поражает нас, потому что позволяет нам верить, что все в мире возможно. Что истинная любовь может длиться вечно».

Селина сказала мне эти слова в ту самую ночь, когда я впервые осознал, что испытываю к ней чувства. Когда понял, что это уже не просто влечение к ее красоте, которая манит, как манит берег прилив. Нет, в тот момент все стало куда сложнее и запутаннее. Появилось ощущение спокойствия в ее присутствии. Ощущение взаимопонимания. Своего рода одержимость.

Я наблюдал, как она танцевала кадриль во время карнавала. Не потребовалось много времени, чтобы мелодия ее полностью захватила – музыка на это способна. Она танцевала невпопад, не туда ставила ноги, но ей было все равно. Этим танцем она застала меня врасплох – и не только из-за того, как она выглядела. Дело было в том, как она меняла людей вокруг: ее улыбка словно озаряла танцующих с ней, заставляла и мужчин, и женщин, кружащих рядом, смеяться и радоваться, забывая о невзгодах.

На мгновение я потерял тогда счет времени и забыл, где нахожусь, видел только ее, точно одинокую свечу в темной комнате. Однако за ее обворожительной улыбкой я заметил нечто еще, нечто большее. Целый мир, полный секретов, скрытых за гипнотическими зелеными глазами.

Я был мальчишкой с собственными тайнами, и давняя боль проснулась в моей груди. В тот самый момент я понял, как сильно хочу поделиться с ней правдой. И неважно, что и моя, и ее правда, вероятно, кишат чудовищами. Неделю спустя слово «любовь» поселилось в моих мыслях, отказываясь их покидать. Я его игнорировал. Я считал себя слишком уставшим от этого мира, чтобы попасться в капкан глупой юношеской любви.

Как же я был не прав. И моя ошибка обратилась катастрофой.

Однако теперь все это не имеет значения. Ибо наша история вовсе не о любви.

Боль, сдавившая мое мертвое сердце, подступает к горлу.

«С меня хватит».

Я ощущаю присутствие Туссена еще до того, как он ощущает мое присутствие. Все мое тело напрягается, точно готовясь к прыжку. Огромный бирманский питон, извиваясь, скользит по дереву и пробирается мимо моих ног к голове. Я наблюдаю за ним с того места на столе, куда меня положила моя семья, точно для поминального обряда. Его раздвоенный язык мечется, пробуя воздух на вкус, а желтые глаза прикрыты в нерешительности. Туссен замирает у меня на груди, его голова останавливается передо мной. Я смотрю на него. Он смотрит на меня.

Два хищника, оценивающие один другого, которые не могут решить, стоит ли нападать.