Книга Баллада о Максе и Амели - Давид Сафир

– Как прошла ночь? – спросила я его.

Я, наверное, ожидала, что он расскажет мне о крысах или о терзавшей его боли, но он вместо этого сказал:

– Я видел во сне тебя.

– Меня?

– Нас.

Его, похоже, это удивляло не меньше, чем меня. Более того, вид у него был очень взволнованный. Прямо-таки взбудораженный.

– Ты видел во сне, как я спасла тебя от детей? – спросила я. – Или как привела тебя сюда?

Когда мне снились сны, они были в основном о событиях, произошедших накануне. Лишь очень редко я видела в сне что-то такое, что случилось уже давно. Как, например, сон об одном дне из моего раннего детства. В тот день какая-то серая ворона хотела отнять у меня заплесневелый кусочек хлеба. Я так сильно ударила ее лапой по крылу, что она больше не смогла летать. Ее отчаянное карканье снилось мне несколько ночей.

– Мне снилось кое-что другое.

Что другое? Ничего другого во время нашего вчерашнего общения не было.

– Вокруг нас повсюду лежал глубокий снег.

– Снег? Как снег может лежать? – удивилась я.

На мусорной свалке те снежинки, которые падали зимой с неба (если они вообще падали), тут же превращались на земле в воду.

– В моем сне снег падал несколько дней. Наш мех стал совсем белым. Снег, который лежал на земле, доходил мне до колен, а тебе – почти до живота. Ветви деревьев даже прогибались под его весом. И эти деревья были самыми большими из всех, какие я когда-либо видел. Высотой в сотню собак.

Деревья я видела только издалека. Их можно было рассмотреть, хотя и не очень отчетливо, лишь с вершин самых высоких гор мусора. Однако ни одно из них, насколько я могла судить, не было высотой в сотню собак.

– Мы бежали по снегу.

– Мы за кем-то гнались?

– Это за нами гнались.

– А кто? – поинтересовалась я.

– Один человек.

От черного пса вдруг снова запахло страхом.

– Какой человек?

– У него была голова ворона.

– Он был вороном?

– У него была голова ворона. Это была ненастоящая голова. Этот человек надел на себя маску из металла. И в его длинном клюве были зажаты пахучие лепестки цветов. Роза. Земляника. Сирень.

Это все были незнакомые мне запахи.

– Он вдыхал их, чтобы не чувствовать запах трупов. И от него пахло ненавистью.

– Я еще никогда ни в одном сне не чувствовала никакого запаха.

– Я тоже, – тихо сказал в ответ черный пес. – А у тебя… у тебя…

– Что у меня?

– У тебя в утробе были наши с тобой детеныши.

Его слова прозвучали для меня так, как будто меня ударили. Детеныши. Я никогда даже и не мечтала о том, что у меня будут детеныши. Я ведь была Рана. И вот теперь этому псу приснилось, что у меня появились детеныши. От него.

– В первый раз мы почуяли этого человека в маске ворона на узенькой улочке в городе, в котором жили. Он был единственным человеком, который не испытывал страха, хотя вокруг свирепствовала эпидемия. Как будто с ним не могло произойти ничего плохого.

Я догадалась, что эпидемия – это болезнь, похожая на ту, от которой умерла моя мама.

– Он стоял со своим конем перед нами. Его голос, несмотря на маску, был громким.

– И что он сказал?

– Он сказал, что сначала отнимет у нас наших детенышей. А затем и жизнь.

Мне на мгновение показалось, что что-то внутри меня уперлось во внутреннюю стенку моего живота.

– Этот человек достал длинный острый нож. Я встал перед тобой. Я хотел защитить тебя и наших еще не родившихся детенышей. Человек засмеялся дребезжащим голосом и сказал: «Бегите!» И мы побежали. Побежали, спасая свою жизнь и жизнь своих нерожденных детенышей. Мы промчались по переулкам мимо трупов, покрытых множеством черных выпуклостей, из которых сочился гной, и достигли городской стены. Ворота были распахнуты настежь. Стражники уже давно бросили свой пост. В отличие от нас, собак, они даже не подозревали, что эту болезнь им принесли крысы. Выбежав за ворота, мы тут же помчались в лес. Там снег был еще более глубоким. Снежинки падали все гуще. Откуда-то издалека до нас донесся стук лошадиных копыт. Я сказал тебе: «Не бойся, Фрейя».

– Фрейя? – спросила я.

– У нас были другие имена. Меня звали Бальдр. Гончар, у которого мы жили до этой эпидемии, дал нам имена богов из давно прошедших времен [1].

Я не знала, кто такие боги, а потому – в отличие от всех остальных слов, используемых черным псом, – понять значение этого слова не могла.

– И выглядели мы совсем по-другому, – продолжал рассказывать черный пес. – У тебя была длинная темно-коричневая шерсть и оба глаза.

Я ощутила пустоту в своей глазнице так отчетливо, как уже давно ее не ощущала.

– А я был овчаркой.

Как только черный пес произнес это слово, я тут же стала себе мысленно представлять, как выглядит овчарка.

– Это были не мы… но это были мы!

– Я всего этого не понимаю.

– А ты думаешь, я понимаю? – пролаял он. – Этот был очень даже необычный сон! Ничего подобного мне еще никогда не снилось!

Он отступил от меня на несколько шагов и встряхнулся с таким видом, как будто хотел отогнать от себя воспоминания об этом сне.

– Ты очень сильно боялась, Фрейя…

Он назвал меня именем из своего сна.

– …Да и я боялся намного больше, чем вчера, когда меня преследовали дети. Намного больше. Такого страха я еще никогда не испытывал.

Каждая пора черного пса источала страх из его сна. Запах этот был похож на запах обуглившейся древесины.

– Мы пробирались сквозь вьюгу все дальше и дальше в лес. Позади себя мы слышали звуки копыт лошади, которая тихонько наступала на снег. Размеренно. Без спешки. Как будто у человека в маске ворона было полным-полно времени. Небо изменило цвет с темно-серого на черный. Ты все чаще проваливалась в снег. Я каждый раз подталкивал тебя вперед, чтобы ты продолжала бежать. «Фрейя, – кричал я, – Фрейя, ты не должна сдаваться!» Но ты так ослабела, что легла на снег и прошептала: «Я больше не могу». Я стал орать: «Ты должна! Ради наших детенышей!» В конце концов ты встала с силой, которая может быть только у матери. Мы бежали все дальше и дальше, и вдруг нам не стало ничего слышно. Вообще ничего. Ни звуков лошадиных копыт. Ни голоса человека в маске ворона. Мы его больше уже и не чуяли. Мы в изнеможении легли под каким-то деревом на снег. Твой живот прислонился к моему, и я почувствовал, как бьются сердца наших еще не родившихся детенышей.