Книга Тарра. Граница бури. Летопись первая - Вера Камша

Пробиться в первый ряд Роману удалось с легкостью, но оставался он там недолго. Углядевший либера лысоватый пригласил ясновельможного собутыльника на коронный помост[20]. Как мило и как умно! Заняв место на коронном помосте, чужак в глазах сельчан окажется заодно с «синяками» и будет должен либо подтвердить приговор, либо выступить против, тем самым проявив свою нелояльность. И все равно бард согласился — с возвышения он мог видеть ведьму, свидетелей по делу, собравшихся крестьян и, что его особенно занимало, видневшуюся в конце улицы Старую Таянскую дорогу. Тракт был пуст, и Роман от нечего делать принялся рассматривать площадь.

Слева от коронного помоста, на пятачке, наспех огороженном натянутой меж деревянных рогаток веревкой с навязанными на нее тряпочками, было место обвиняемой, ее утешителя[21], роль которого навязали растерянному седенькому клирику, и свидетелей защиты, каковых не наблюдалось. Справа на деревянной скамье чинно расселись свидетели обвинения, среди которых выделялась худая, но грудастая тетка в темно-зеленом траурном[22]платке. Тетка усиленно терла сухие глаза, время от времени злобно зыркая на соседей.

Справа от вредной бабы, старательно от нее отодвигаясь, ерзала девчонка лет двенадцати (наметанный глаз барда определил, что через три-четыре года она вырастет в настоящую красавицу), слева маялись двое сельчан постарше и помладше, похоже, отец и сын. Взгляды, которые они кидали на соседку, не отличались нежностью. Своего несостоявшегося приятеля-войта ни на свидетельском месте, ни в толпе Роман не заметил, равно как и курносого Зенека, что обнадеживало. Красотка Гвенда, хмурая, как сама осень, но в свежей, расшитой мальвами кофте и пышной красной юбке стояла в первом ряду; к трактирщице жалась худенькая молодая женщина с огромными карими глазами. Рядом высился настоящий великан в слишком теплой по нынешней погоде чумарке; похоже, толстое сукно скрывало нож, а то и топорик. Помост и свидетелей окружали стражники. Роман с удивлением отметил, что в Белый Мост их припожаловало не меньше сотни. Дело ведьмы кого-то серьезно заинтересовало.

2

Появился Рыгор Зимный. Войт оделся во все лучшее, но помятое лицо говорило о том, что ночь для него прошла без сна. Обойдя майдан по кругу, Рыгор поднялся на помост и хрипло произнес:

— Ясновельможные! Творите суд скорый, честный и милосердный, мы покорны вашей воле, на чем я за всех целую Посох[23].

Клирик суетливо выскочил вперед, путаясь в складках своего балахона, взобрался наверх и сунул простенький деревянный посох в руки войту. Зимный тяжело бухнулся на оба колена и прикоснулся губами к раскрашенному дереву. Сельчане нестройно прижали обе ладони к губам. Старший из «синяков» оглядел притихшую площадь и возвестил:

— Суд скорый и честный!

«Опустил-таки, мерзавец, «милосердный», — подумалось Роману. — Значит, неизвестная Лупе уже приговорена, и речь пойдет лишь о том, какую виру затребуют с села».

«Синяк» указал Рыгору место на скамье, и сидящий справа от кругломордого Роман потерял войта из виду. По закону судей должно быть пятеро. Так и есть. Двое «синяков» и их мышевидный Гонза всяко составляют большинство, а они с войтом изображают нелицеприятность. Подонки!

Роман вновь попытался найти взглядом жаворонка, но тот улетел. И правильно сделал, нечего над таким петь. Либер вернулся на грешную землю и увидел обвиняемую, которую чуть ли не на руках волок длинный стражник. Ноги женщины заплетались, на лице застыл ужас. Роман подумал, что ведьма боится казни, но, приглядевшись, понял — душа Лупе заблудилась в иных мирах и не могла найти обратной дороги.

В своих скитаниях Роман повидал всякое, но с подобным столкнулся лишь единожды. Такое лицо было у молодого «печатника», неудачно изгнавшего вселившуюся в ребенка злобную бестелесную сущность. Захватчика парень изгнал, причем столь успешно, что его собственную душу утянул поднятый удиравшим духом астральный поток. Либер помнил, какого труда им со стариной Уанном стоило вырвать беднягу из жутких грез. Неужели здешние дураки не видят, что Лупе во власти «черного сна», и собираются ее судить?! Олухи проклятые! Именно это они и собираются делать. Кругломордый встал и торжественно провозгласил:

— Зрим ли мы перед собой нареченную Лупе, каковая Лупе явилась в вольное село Белый Мост в месяце Волка 2222 года от Великого Исхода?

Лупе, разумеется, промолчала. Она просто не понимала, где находится, кто перед ней, о чем ее спрашивают. Следователь же оказался не в состоянии уразуметь, что обвиняемая невменяема. И чему их только в Академии учат? Доносы друг на друга писать, что ли…

А суд уже катился по проторенной дорожке.

— Нареченная Лупе, злонамеренный отказ отвечать на вопросы суда влечет за собой то, что тебя будут судить как безгласную. Отныне за тебя говорит твой утешитель. Поняла ли ты это?

Подсудимая продолжала смотреть в злобную бесконечность, дрожащий клирик кивнул. Как цыпленок зерно клюнул.

— Достопочтенные, — трубил «синяк», — я даю слово обвинению. Говорит Гонза Когуть, третий управитель барона Кузерга.

Мышевидный поднялся и начал. Говорил он бойко и с таким удовольствием, что Роман с трудом сдерживал идущее от чистого сердца желание удавить доносчика. В изложении Гонзы история выглядела складной и совсем простой. Колдунья Лупе затаила злобу на девицу Аглаю и всячески ей вредила, отваживая женихов. Несмотря на происки ведьмы, Аглаю полюбил парень из соседней деревни. Свидание было назначено в Ласкавой пуще. По дороге Аглая встретила Лупе, каковая Лупе запретила ей идти к любимому. Аглая не послушала, тогда Лупе вызвала тварь, которая и разорвал девицу Аглаю на куски.

Гонза требовал признать Лупе виновной в убийстве посредством Недозволенного колдовства, а жителей деревни — в потворстве беспечатной ведьме.

Стражники получили приказание открыть предусмотрительно поднятый на помост гроб. Роман с интересом заглянул внутрь и обомлел. Такого в своей жизни (а родился он не вчера) бард еще не видал. Собственно говоря, никакого тела не было, было какое-то месиво из клочков мяса и обломков костей. Не будь кусочков ткани, никто б не разобрал, чьи это останки — человека или животного. Отдельно лежала голова, аккуратно разломанная на две половинки. «Синяков» и Гонзу затошнило, Роман удержался, но сердце царапнула тревога. Что бы ни завелось в пуще, оно имело материальную природу и не являлось демоном, в том смысле как его понимают клирики.