Книга Вместо любви - Вера Колочкова

Туда, в греховный костер прелюбодеяния этого преступного. Разумные их и глубоко порядочные души будто на время вышли из переплетенных во грехе плотских тел, тихо стояли рядышком в уголке спальни, стыдливо и виновато отвернувшись, скрючившись, как две праведные старухи. Даже глаза закрыли на время – разрешила будто. Вадим не помнил, как потом провалился в сон почти обморочный…

Проснулся он странного звука – тихого на одной ноте тоскливого поскуливания. Открыл глаза, увидел Ингину согнутую спину с выпуклыми позвонками. Протянул руку, тронул ласково. Она вздрогнула, выгнулась, повернула к нему заплаканное лицо, прошептала горячо и быстро:

– Вадим, уходи скорей, прошу тебя…

– Нет, Инга. Я не уйду. Ты не поняла, наверное. Я насовсем приехал. К тебе. Не гони меня, Инга. Я так люблю тебя! Я все для тебя сделаю, я буду очень стараться… Можно я останусь с тобой?

– Нет! Нет! – снова крикнула она отчаянным шепотом, быстро соскакивая с постели. Заметалась по маленькому пространству спальни, быстро натягивая на себя разбросанную одежду. – Вставай быстрее, одевайся и уходи!

– Но послушай, Инга…

– Не надо, Вадим! Не говори больше ничего! – тем же испуганным крикливым шепотом оборвала она его на полуслове. Потом подняла на него глаза – он аж вздрогнул от хлынувшей в сердце жалости. Безумный какой-то это был взгляд, прожигающий насквозь будто. Взгляд павшего ангела. И голос, на одной ноте дрожащий: – Господи, что мы с тобой наделали, Вадим… Это же… Это же преступление настоящее… Уходи скорее, Вадим… Уезжай…

Она кинула ему одежду на кровать, стояла, тряслась вся – слышно было, как зубы клацают звонкой дробью. Он оделся, шагнул было к ней, но она метнулась испуганно к двери, замахала руками отчаянно:

– Нет! Нет! Уходи! Забудем все! Пусть только Надя ничего никогда не узнает… Я и сама не пойму, что это со мной было… Как же это…

Она на цыпочках вышла из спальни, ведя его за руку. В дверях он обернулся к ней, пытаясь что-то еще сказать, но она быстро захлопнула дверь, обдав его напоследок взглядом сожаления и виноватости. Застегиваясь на ходу, он стал медленно спускаться вниз по лестнице…

А Надя об их греховном прелюбодеянии узнала в тот же день. Он еще и приехать домой не успел, а она уже знала. Позвонила чуть позже, когда Инга на работу ушла, попала на свекровь, и та ей долго жаловалась на невестку свою сволочную и бессовестную, закрывшуюся на всю ночь в спальне хоть и бывшей, но все-таки супружеской. Для греха, значит, закрылась. С ее, с Надиным мужем, мужиком глубоко порядочным.

Думала, что спит свекровь и не узнает ничего… Думала – ей так просто преступление это с рук сойдет…

Вадим, как в дом вошел, так и понял по Надиному виду – знает. И молчит. И даже разговаривает с ним как ни в чем не бывало. Вернее, изо всех сил старается. А глаза – как у смертельно раненной тигрицы. Желтые, яростные и жалкие одновременно. Он тогда сам не выдержал, глянул прямо в эти глаза, проговорил решительно:

– Надь… Я вижу – ты все знаешь уже. Может, это и хорошо, что знаешь. Мне уйти, Надь?

– Нет.

– Но… Как же мы жить теперь будем?

– Как жили, так и будем жить. Как будто ничего не случилось. Ты никуда не ездил, ничего такого не было…

– Но почему? Как же – не было, если было…

– Да что – было? Почему я должна всерьез относиться к тому, что у тебя где-то там далеко было? Видимо, я слишком хорошо к тебе отношусь, Вадим, чтобы придавать этому хоть какое-нибудь мало-мальское значение. Понял? Я слишком люблю тебя!

– Слишком! Так, наверное, ребенка своего мать любит. Что бы он ни сделал плохого – всему оправдание найдет.

– Да, любимым детям все, все прощается, Вадим! А ты и есть для меня любимый большой ребенок…

– Надь, но я не хочу всю жизнь прожить, будучи твоим ребенком! Это не сахар, знаешь ли!

– Ну так будь мужиком тогда! Кто тебе мешает-то? Будь, будь настоящим мужиком! Я только рада буду! Будь для меня мужиком! Для меня! Ты понял, Вадим? Только для меня! Ну скажи, чего тебе во мне не хватает-то?

Она заплакала тогда отчаянно и громко, будто в крике зашлась, или зарычала так от болезненной раны, но быстро успокоилась. В руки себя железные взяла. И все. Больше ни разу они к этому разговору не вернулись. Будто и впрямь не было за ним никакого такого греха. Сейчас только, после Верочкиного звонка, впервые об этом и вспомнила…

За окном совсем стемнело. Пролетающих листьев уже не было видно, только моросило по-прежнему. Косые капли, попадая на оконное стекло и разбиваясь на мелкие искорки, выстраивались сами собой в строго параллельные линеечки. Одна к одной, одна к одной. Красиво. Можно смотреть до бесконечности. И грустить до бесконечности. И сожалеть. Хотя о чем сожалеть? Ну, не получилось любви. Не всем судьба такое счастье дает. Зато другое все получилось. Работа любимая, жена верная и преданная, дом хороший… Чего еще надо человеку? Надо жить, надо просто жить и хорошо исполнять свои обязанности…

Надя снова подошла к двери Вадимова кабинета, постояла, прислушалась. Черт, досадно как…

Ну кто ее за язык тянул, зачем про Ингу так неосторожно ляпнула? Даже в тот день, когда он из той «командировки» приехал, никакого особенного скандала ему не закатила, а тут вдруг прорвало… Накопилось, наверное. Хотя и не должно бы… Она в тот еще злополучный день попыталась всю свою обиду в одну только сторону направить. Только в Ингину сторону, конечно. И обиду, и боль, и раздражение. Да и стараться особо не надо было, потому что так легче, это ж ясно. Какой прок Вадима обвинять? Ей же жить с ним рядом. А Ингу… Ингу она с детства не то чтобы недолюбливала, а… не замечала как-то. В расчет человеческий не брала. Подумаешь, заморыш, сестренка младшая. Она вообще как-то к ним с Верочкой в сестринскую любовь не вписалась. Ее даже Любовью мама не назвала, если следовать логическому ряду дочерних имен. Ведь не назвала же! Вот и получилась вместо любви – Инга. Колючее, как иголка, имя. Хотя отец Ингу очень любил. Возился с ней больше, чем с другими, всегда смотрел на нее по-другому… Более сердечно, что ли. Они для него, например, всегда были Верой да Надей, а она – Иннулей. Все Иннуля да Иннуля… Обидно же. Хотя они с Верочкой друг друга все время успокаивали – это он просто от жалости. Инка же заморыш такой, худая, хрупкая. С ними, высокими и сильными, даже в один ряд поставить нельзя…

Раздражение на младшую сестру вдруг снова с силой всплеснулось, прошло ожогом по душе.

Свеженькое такое раздражение, только что образовавшееся. И в самом деле – почему она должна виноватой под дверью Вадимова кабинета стоять, скрестись ноготками осторожно… Что она такого ему сказала, в конце концов? Ничего обидного и не сказала…

Постучав уже громче, Надя проговорила виновато, но в то же время резко и решительно:

– Вадим, открой, пожалуйста!

За дверью тихо скрипнуло кресло, послышались тяжелые, приближающиеся к двери шаги. Надежда торопливо натянула улыбку на лицо…