Книга Камень власти - Ольга Игоревна Елисеева

«Самое смешное, — думал Потемкин, — что в Петербурге я не только не мотал, но и едва сводил концы с концами». Сто рублей пошли на прокорм еще нескольких товарищей, которым родные не смогли ссудить для поездки сколько-нибудь приличной суммы и купить платья. А жить приходилось при дворе. Гриц жестоко презирал пару очень состоятельных воспитанников, которые отправились с ними не столько по выбору самого куратора, сколько по указанию на них со стороны преподавателей, которым хорошо заплатили высокопоставленные родители студентов. Эти сынки откровенно гнушались своих непритязательных спутников и с самого первого дня откололись от них, стыдясь показываться вместе.

— Вы взяли себе привычки не по чину! — Кисловский готов был разнести стол вдребезги. — Вы бездельник и дармоед! Да, сударь мой, дармоед. Я не сумел вырастить из вас дворянина, моя вина. И видеть вас в своем доме я более не желаю. Знать не хочу, что с вами дальше будет. Вон! Немедленно!

Потемкин поклонился и быстро вышел.

Сборы оказались почти молниеносными, так как он считал себя не в праве взять большую часть вещей, купленных на деньги все того же Кисловского. Гриц вышел из дому в чем был, прихватив только связку книг и теплый плащ.

Итак, его выгнали, не дав даже денег на дорогу. Ну, деньги он, положим, еще займет, но стоит ли вообще ехать?

На улице пыльный ветер крутил первую опавшую листву, в палисадниках рдели клены. Кто-то смеялся на втором этаже старомодного допетровского дома. Во дворе палат бояр Стрешневых толстые бабы выбивали ковер. Кому теперь принадлежали палаты? Чьи были бабы? Чей ковер? Кто смеялся в открытом окне? Потемкин не знал. Он брел, опустив голову, поминутно спотыкаясь о выбоины в булыжной мостовой. Ломоносов из него не вышел, да и вообще сил создать из себя что-то путное бывший студент не чувствовал. Куда он шел? А куда ему было еще идти?

В последние полгода Гриц чуть было вовсе не переселился в Заиконоспасский монастырь. Гонимый из классов университета скукой, он как-то раз забрел сюда, прослышав о богатстве монастырской библиотеки. Конечно его бы не пустили, но… все же племянник президента Камер-коллегии, и сам митрополит Амвросий говорит о нем очень хорошо… С неохотой и оговорками студента провели к книгохранилище, но предупредили, что почти все книги по-гречески, так что юноша едва ли сможет удовлетворить свое любопытство. Каково же было удивление братьев, когда они услышали, что именно греческие книги и интересуют молодого гостя. К этому времени Потемкин уже год самостоятельно долбил божественный койне и даже пытался переводить Гомера.

Ноги сами вынесли Потемкина к монастырю. Странно, но его уже ждали. Амвросий, приказал проводить Грица к себе, как только он появится. В Заиконоспасском у митрополита были особые покои, которые он занимал всегда, когда приезжал сюда ради все той же богатейшей библиотеки. Потемкин перекрестился, чувствуя, что сейчас ему предстоит беседа не менее тяжелая, чем с Кисловским. Он знал митрополита по дядиному дому, где часто собирался тесный круг образованных земляков. Амвросий сразу обратил внимание на начитанного мальчика, который даже не скрывал, что мечтает стать священником.

— Твои родные будут против, — кротко покачал головой митрополит. — На кого обопрется мать? Она вдова, у нее нет других сыновей, одни дочери. Ты должен будешь обеспечить их приданым. Нет, чадо мое светлое, — Амвросий ласково потрепал Грица по непослушным кудрям, — тебе придется служить государю.

Тогда их разговор на том и окончился, но митрополит не мешал юноше торчать день и ночь в библиотеке, помогать в храме во время богослужения и даже приглашал к себе участвовать в богословских беседах.

Тонкий профиль Амвросия казался еще более аскетичным в трепетном свете лампадок. Вся стена митрополичьей кельи, куда привели Грица, была с пола до потолка завешана иконами в дорогих окладах, перед которыми теплились негасимые огоньки свечей. Ранние осенние сумерки уже глядели в забранное свинцовыми решетками окно. Росший у стены на улице тополь то и дело кидал на подоконник желтоватые листы, а слабый вечерний ветерок задувал их в комнату.

— У тебя большие неприятности, — старик слабо улыбался, словно, говоря, что все на свете неприятности, детская забава перед тишиной и нерушимой крепостью здешних стен. — Боюсь, что я тоже виноват в них. Ведь это я позволил тебе проводить столько времени в монастыре. Впрочем, даже если б я не позволил… Итак, что ты намерен делать теперь?

Долго сдерживаемые обида захлестнула юношу. Он опустился на колени возле лавки, на которой сидел Амвросий, и поднял на старика умоляющий взгляд.

— Отче, не прогоняйте меня! — Прошептал Гриц. — Вы же знаете, что я хочу остаться при монастыре.

Старик чувствовал как потоки обиженных почти детских слез заливают его руку, как мальчик торопливо целует персты своего наставника, и ему становилось стыдно, за то, что он должен обмануть безумную надежду ребенка. Амвросий отстранил от себя Грица и отрицательно покачал головой.

— Нет.

— Но я…

— Во-первых, ты слишком молод и недостаточно знаешь собственную душу, чтоб сейчас решить за всю свою последующую жизнь. Раскаяние может оказаться слишком поздним.

Гриц попытался возразить, но митрополит жестом остановил его.

— Во-вторых, — продолжал он, — в тебе сейчас говорит не столько любовь к Богу, сколько любовь к знаниям. Ты тяготеешь не к уединению от мира, радости которого для тебя еще не стали чужими, а к книгам, спрятанным от постороннего глаза в наших хранилищах. Обещаю, они для тебя останутся всегда доступны. Испытай себя, укрепись в своем желании, и тогда наш разговор можно будет продолжить.

Потемкин грустно опустил голову. Косые тени свечей скользили по его упрямому скуластому лицу, играя светом в золотисто-русых кудрях, и старик на мгновение задумался о том, как необычайно привлекателен этот мальчик.

— Милый Гриц, — митрополит погладил согнутыми пальцами пылающую щеку юноши. — Прости, если я тебя обижу, но ты должен знать о себе еще кое-что не слишком приятное. — Он помолчал, а затем решился, — ты слишком красив, чтоб не сделать грех своей второй натурой, и слишком умен, чтоб не начать вскоре презирать людей, потому что большинство из них даже не будут понимать, о чем ты говоришь.

— Но ведь можно все объяснить, — возразил Потемкин.

— Ты устанешь объяснять, — усмехнулся Амвросий. — Устанешь постоянно коверкать язык и приспосабливать свои суждения к уровню тех, кто образован хуже тебя, как это происходит во время наших богословских бесед, когда ты не терпишь возражений даже от духовных лиц. Твоим бичом всегда будет гордыня, а именно она погубила когда-то лучших ангелов. То, что простительно для мирянина, не найдет оправдания в священнике.

Гриц подавил раздраженный вздох.

— Твой ум пытлив, — продолжал Амвросий, — но постоянное смятение твоих чувств не располагает к спокойному и ясному отречению от себя.

Потемкин поднял на наставника глаза, полные таким искренним горем, что старику сделалось жаль глупых мальчишеских надежд. Он потрепал Грица по щеке и ободряюще улыбнулся ему.