Книга Гентианский холм - Элизабет Гоудж

Страх и боль, сжавшие было ее сердце, прошли, и она поняла, что раз уж Стелла задала такой вопрос, значит, он возник в добрый час. Дома было так спокойно, и девочка была достаточно взрослой, чтобы понять правду, хотя, наверное, не настолько, думала матушка Спригг, чтобы почувствовать оживляющую силу страдания.

— Нет, ты мне не родная дочь, — сказала она. — Хотя, видит Бог, я люблю тебя так сильно, словно свою собственную дочь. Почти восемь лет назад, ласточка моя, я впервые взяла тебя на руки. Ты была двухлетней крохой. Я так же, как и сейчас, сидела у огня и чинила мужскую рубашку. Отец Спригг долго не возвращался из Плимута, и я начинала волноваться. Он обещал приехать в четыре часа в среду, но большие дедушкины часы уже пробили десять, и я сидела, сама не своя. Была уже ночь, и удары часов звучали громко и тяжело, как набатный колокол. Я просто оцепенела от страха.

В том году была паника перед оккупацией, и мы каждый день ждали высадки французов, и каждый день транспорты, перевозившие войска, покидали Плимут вместе с людьми и орудиями, направлялись в Ирландию — ведь никто не знал, с какой стороны ударит злобный, подлый Бони[2]. Твой отец поскакал в Плимут, чтобы повидаться со своим братом Биллом, он был солдатом на фрегате «Амфион». С «Амфионом» отправляли последнюю партию, и твой отец выехал туда во вторник на рассвете. Он проспал и очень боялся, что опоздает к отплытию и, благодарение Богу, все-таки опоздал.

— А что случилось? — спросила Стелла.

— «Амфион» уже поднял паруса, ласточка моя, на нем были жены и возлюбленные моряков и их маленькие дети, как все осветила чудовищная вспышка от взорвавшихся боеприпасов. Это было ужасное зрелище. Триста мужчин, женщин и детей погибли, и брат твоего отца вместе с ними. Твой отец, приехавший верхом из Плимута, делал все, что мог. Одну бедную молодую женщину, которую он помогал доставать из воды, он запомнил на всю жизнь. Даже мертвая она была прекрасна. Какой-то матрос поддерживал ее над водой, чтобы она не утонула, но она умерла прямо у него на глазах, может, от шока или какого-нибудь ранения — я не знаю. На ней было зеленое шелковое платье и золотой медальон на шее, и в мертвых руках она крепко держала ребенка.

— Меня? — прошептала Стелла.

— Да, твой отец, когда увидел тебя, совсем потерял голову. Понимаешь, ласточка моя, у нас была маленькая девочка, которая умерла как раз двухлетней. Это был единственный наш ребенок, и твой отец мучительно переживал эту потерю. Когда он увидел тебя там, и пара грубых парней с трудом вытащила тебя из объятий мертвой матери, он сразу схватил тебя на руки. Один из мужчин сказал: — «Ребенок мертв» — но хотя ты и была вся мокрая и холодная, как маленькая рыбка, твой отец знал, что ты жива. Поблизости был постоялый двор, и он отнес тебя туда и поручил доброй женщине присмотреть за тобой, а сам вернулся назад, чтобы помочь спасательным работам и узнать, что стало с его братом.

…Бедный Билл, его не было среди спасенных… А на следующий день ты совсем оправилась, но оказалось, что никому не известно о тебе ни слова. И тогда отец завернул тебя в твою одежду и поскакал с тобой к дому. Час за часом скакал он на лошади сквозь тьму и бурю, убитый, почти обезумевший от несчастья, свалившегося на него, но ты была прелестна, как маленький ангел, и за всю дорогу даже ни разу не заплакала.

Внезапно Стелла весело и звонко рассмеялась, и матушка Спригг с облегчением решила, что хотя у девочки нежное и чувствительное сердечко, она все же не может, слава Богу, понять всей трагедии этой истории.

— Вы очень испугались, мама, увидев отца, прискакавшего со мною на руках? Расскажите, какая я была?

— Ты была легкая и теплая, как перышко, — заявила матушка Спригг, посмеиваясь. — Я услышала топот копыт по переулку, выбежала из дома и бросилась через сад к воротам. «Это тебе, мать», — сказал отец и передал тебя в мои руки. Ты спала, но при этих словах проснулась, огляделась, а потом прижалась ко мне поудобнее и уснула снова. Ну, а на следующее утро ты поднялась вместе с птицами и вела себя так, как будто бы жила на хуторе Викаборо со дня своего рождения.

— И никто ни разу не попытался забрать меня от вас? — поинтересовалась Стелла.

— Нет, ласточка моя. Конечно, один раз я посылала твоего отца назад в Плимут, чтобы он побольше разузнал о тебе, но он не нашел родственников. По-видимому, никто не знал, кем была твоя бедная мать. В карманах у нее не нашли ничего, кроме вышитого носового платка и маленького коралла, а в медальоне оказалась прядь темных волос и клочок бумаги, на котором было написано что-то на иностранном языке, который никто не мог разобрать. Твой отец убедился, что бедняжку похоронили со всеми подобающими приличиями, взял носовой платок, коралл и медальон, переложил их в свой карман и поехал верхом домой так быстро, как только мог, чтобы сообщить мне, что ты наша, наша собственная девочка Стелла.

Теперь девочка сидела, подпирая подбородок худыми ручонками и не отрываясь глядела на огонь. Она и не подумала пожалеть свою настоящую мать; казалось, сидящая рядом с ней женщина занимает все ее детские мысли.

— Мама, а вашу дочку, которая умерла, тоже звали Стелла?

— Нет, моя ласточка, ее звали Элиза в честь моей собственной матери. Но твой отец, который был просто без ума от новой дочки, хотел выбрать для тебя какое-нибудь необыкновенное имя. Он сказал, что твои глазки сияют, как звездочки. Он увидел это, когда ты впервые взглянула на него, и я не могла не согласиться, что имя Стелла очень подходит к тебе, хотя, на мой взгляд, оно не очень-то вяжется с фамилией Спригг. «Ну и что тут такого?» — сказал отец. — «Девушки все равно меняют свою фамилию, выходя замуж, но она на всю жизнь останется Стеллой, моим озорным эльфом, рожденным первого июня с двумя волшебными свечами в сияющих глазах».

— А почему у меня в глазах сияют свечи, раз я родилась первого июня? И откуда вы знаете, что я родилась именно первого июня? — спросила Стелла.

У нее был ясный ум и живое воображение. Чудеса восхищали ее лишь в том случае, если были основаны на вполне правдоподобных фактах. Словно прелестный цветок, глубоко и прочно ушедший корнями в землю, она не любила волноваться из-за пустяков.

— Никто не знает дня, когда ты родилась, но ты выглядела не старше двух лет, а первое июня 1794 года было Днем Благодарения — тогда наш флот прибыл в Плимутский пролив с шестью захваченными в плен французскими линейными кораблями, и в каждом окошке была установлена зажженная свеча. Они горели всю ночь, и это было великолепное зрелище. Твой отец видел все это и сказал мне: «Это было похоже на звезды, падающие с неба, пока не настал рассвет и не задул их все».

— Ночные свечи гаснут, и радостный день приподнимается на цыпочки на туманных вершинах гор, — сказала неожиданно глубоким и певучим для ребенка голосом Стелла.

— Что это? — спросила матушка Спригг с внезапной суровостью. — Ты опять читала старые книги?

Существовало всего несколько вещей, способных рассердить невозмутимую матушку Спригг, и старые книги доктора Крэйна были одной из них. Доктор был их лучшим другом, взявшим на себя воспитание Стеллы, но они с матушкой Спригг принципиально расходились во взглядах на девочкино образование. Чтение, письмо и начатки арифметики были тем необходимым минимумом, в котором нуждался ребенок. В этом матушка Спригг соглашалась с доктором Крэйном. Она прибавляла к этим наукам искусство домашней хозяйки, которому учила девочку сама, и была уверена, что это и есть все образование, в котором нуждается дочь фермера.