Книга Зло побеждает зло - Павел Дмитриев

И тут… Взрыв на Большом Черкасском вышиб из вертикали власти критически важное звено. Товарищ Сталин переехал из президиума съезда в Мавзолей. Его правая рука в больнице. Ленинградский лидер — прикопан у кремлевской стены, где-то между Джоном Ридом и Кларой Цеткин.

Наследники, то есть недалекая, голодная, зато по-собачьи натасканная на курс генерального секретаря молодежь — осталась в зале. Первыми делом они отомстили — отправили попавшихся под руку бывших эсэров кормить тюремных вшей, а то и сразу червей. Чуть остыв, учли достижения следователей, разыскали и выбили "вон из рядов" всех похожих на троцкистов.

После разгрома врагов, как водится, с размаху врезали по союзникам. Подговорили Орджоникидзе, и тот, как глава ЦКК, предъявил убийственные протоколы допросов сталинских марионеток в царской охранке.[226] За что был честно пожалован членством в Политбюро. Забавно, что сделано это было совсем не по тонкому расчету, судя по всему, неискушенные в подковерных баталиях назначенцы просто не сумели осознать важность роли "механических членов" типа Куйбышева, Рудзутака и Калинина.

До правых очередь на расправу так и не дошла. В их защиту встал авторитет, ораторский опыт, широкая личная известность, но особенно — крупные государственные посты. Сними, к примеру, Рыкова.[227] Кого, спрашивается, поставить на его место в Совнаркоме? Вчерашнего слесаря или сапожника? Так неуверенность секретарей в собственной силе и управленческой компетенции вернула в Политбюро версии 1930 года по-прежнему популярных в народе, но совсем уже было списанных на третьи роли Бухарина с Томским, в кандидаты протиснулся Угланов. Далеко не тот результат, на который я надеялся, но все таки скорее паритет, чем поражение.

Остальные места, если не принимать во внимание регионалов Косиора и Микояна, достались "своим" — верным соратникам Сталина и его же молодым выдвиженцам. Все первые оказались более-менее мне известны из учебников истории: Андреев, Ворошилов, Каганович, в кандидатах Бауман. Зато вторые — полная неожиданность: Сырцов[228] и его клиенты: Ломинадзе, Шацкин, Жданов. Формально последние всего лишь молодые кандидаты, но учитывая многочисленные ремарки Михаила о циркулирующих в кулуарах съезда слухах — реального влияния на ситуацию в ЦК у них как бы не больше, чем у старой гвардии.

Узнать больше про Сырцова и его друзей мне не удалось; наш новый знакомый не знал, либо не хотел сказать. С повышением градуса он все больше нажимал на застарелые личные обиды и лишения. Кто-то из новых партийных фаворитов уже успел припомнить написанную аж в двадцать четвертом году статью с шестью фотографиями наркомвоенмора. Другие не забыли едкий фельетон "Ленинградская карусель", раскрывающий тему бюрократии в одноименном обкоме. С работы, впрочем, Михаила все-таки не выгнали — заступился аж сам Ворошилов. Но с какого-то денежного заказа или поста в редакции — снять успели.[229]

Таким образом, прожект "Зеленый город" выходил эдакой скороспелой фрондой против неблагодарных совбуров: "не даете остро писать — отвлеку редакцию на стройку". Однако дело двинулось ни шатко, ни валко — плотники и каменщики из литераторов получились аховые. Да и с техническими спецами как-то неудобно получилось. Посему Михаил принялся уговаривать меня, как заведомо лучшего, а скорее единственного в окрестностях электрика, остаться поработать в экологическом раю. Обещал большую комнату в новом теплом бараке, карточки в кооперативную столовую и прочие блага страны победившего социализма.

Отказываться, понятное дело, я не стал. Но и соглашаться сразу не хотелось. Поэтому, в качестве защитной меры и поддержания легенды, дернул лишнюю рюмку.

На этом моменте воспоминания прошлого дня обрывались. Вовремя — нежиться более на мягком матрасе не было сил; что подумает хозяин дачи?!

Как оказалось — ничего. Едва выбравшись из крохотной спаленки в многофункциональную кухню-переднюю, я обнаружил на свежесколоченном столе записку: "Буду после обеда. Крепко жму руки. Ваш Михаил". Необычайно любезно, особенно принимая во внимание стоящую рядом сковородку, засыпанную до краев мелкой молодой картошкой. Вдобавок мучаться с примусом или печкой не нужно, достаточно воткнуть вилку от изящной американской плитки салатного цвета в бакелитовую розетку, свисающую с потолка на куске провода… тут мысли о завтраке смела волна восторга:

— Хвала электрификации железных дорог! Иначе откуда в эдакой дыре возьмется электричество?

Я метнулся к своему пиджаку, вытащил из карманов смартфон и зарядное. Как хорошо, что не нужно ничего изобретать — импульсному блоку питания абсолютно все равно, 220 вольт в сети, 110 или 127. Стянул защитные презервативы, подключил — работает! Может и правда, устроиться тут до следующей весны? А как листочки на деревьях проклюнутся — рвануть в Одессу, за золотом и документами. Потом на запад, только не в Румынию, как-то неспокойно там последнее время. Лучше перейти границу где-нибудь в районе Пскова, леса там густы, а люди редки. С картой, компасом, специальной едой прошагать полсотни километров — не испытание, прогулка!

Пока фантазировал, подоспела картошка в мундире. Венец кулинарного творения, особенно если с коровьим маслом и крупной солью. Вдвойне приятно совмещать пищу физическую с духовной — забраться с кипой газет и обжигающей колени миской в продавленное тремя поколениями задниц кресло.

Самым трудным делом оказался поиск биографии Сырцова — восходящей звезды постсталинской политики. Наконец прочитал… сказать что расстроился — значит не сказать ровным счетом ничего. Товарищ оказался из тех самых скороспелых секретарей, разве только чуть постарше среднего, тридцати семи лет от роду.

В большевиках с двадцати лет, то есть с 1913-го. За пропаганду побывал в ссылке, вернулся, участвовал в октябрьской революции. В 1918-ом — руководил карательными экспедициями против донских казаков. В 1919-ом — военный комиссар 12-ой армии, отличился крайней жестокостью при расказачивании. В 1920-ом, то есть в 27 лет, целый секретарь Одесского губкома. В 1921-ом вместе с коллегами-делегатами брошен на кронштадтский лед, жаль, не навсегда. Далее не слишком значительная, а посему подозрительная аппаратная суета, он заведует учётно-распределительным отделом ЦК, руководит агитпропотделом. С 1926-го опять взлет, сразу в секретари Сибирского крайкома. Там, в деле усиления хлебозаготовок, замечен и обласкан лично Сталиным. Выдвинут в ЦК, в 1929-ом кооптирован кандидатом в Политбюро, поставлен смотреть за "младшим" Совнаркомом РСФСР — вместо Рыкова.