Книга Глубина - Ян Валетов

Губатый с фотографической точностью запечатлел детали, которые могли бы свести с ума любого человека, которому довелось бы это увидеть. И он бы с удовольствием сошел с ума, только чтобы забыть это, но Бог не подарил ему такого счастья – Пименов не успел даже отвернуться. Времени не хватило даже на то, чтобы мигнуть. Но его хватило на то, чтобы увидеть, как взорвались Ленкины глаза, потек чернилом неопрен, и обуглилась и взлетела хлопьями сажи кожа ее лица. Нож в руках Изотовой рассыпался искрами сварки, а она все еще стояла в белом свете разряда, соединившего «Тайну» и небеса.

Пименов почувствовал, что кожа у него сухая и горячая, а на голове с треском, словно подожженный тополиный пух, догорают остатки волос. В воздухе, перебивая озонную свежесть и запах штормового моря, отвратительно запахло горелой плотью и бойней.

Губатого затрясло, неопрен костюма начал обжигать тело, взвыл и умолк дизель, и в этот момент молния с чудовищным грохотом ушла в небо, словно змея, притаившаяся за тучами, втянула свой раздвоенный язык в раззявленную пасть.

То, что было Ленкой застыло на планшире, закачалось…

«Если она упадет мне под ноги, я сойду с ума! – подумал Пименов отрешенно. – Я этого не выдержу!»

Но Бог сжалился над ним, может быть потому, что Губатый заслуживал жалости.

Тело упало за борт, и вместе с ним исчез запах, от которого выворачивало внутренности. Губатый медленно закрыл лишенные ресниц, обожженные веки.

Ее губы пахли табачным дымом, а плоть морем. Она была горьковатой и соленой на вкус. Ее поцелуи жалили, как укусы пчел.

Отчаянно заскрипели доски палубы, стараясь удержать кабестан массивными рым-болтами. Зазвенели, натянувшись, уставшие якорные цепи. Крик корабельной сирены раздался прямо над головой.

Пименов открыл глаза и увидел нависающий над ним борт огромного судна, которое несло на скалы боком. В свете яркой, как пограничные прожектора, молнии Губатый рассмотрел силуэт сухогруза – беспомощного, скорее всего, лишенного двигателей из-за поломки – волны катили его перед собой, как детскую игрушку. Корабль был обречен, и именно его предсмертный крик слышался издалека все это время.

До того, как судно вылетит на скалы, словно кит, кончающий жизнь самоубийством, оставались считанные секунды.

Заскрежетал рвущийся металл, торжествующе заухала вода, врываясь во вспоротые внутренности сухогруза. Внутри исполинского корпуса что-то защелкало, загрохотало, лопнуло с надсадным звенящим звуком – корабль с маху ударился бортом об основание «медведя», спускающееся к шельфу. Сухогруз лопнул от киля до палубы, переломился, словно хрустящие палочки «Твикс» в рекламном ролике, и начал заваливаться на бок. Исполинская кормовая надстройка зависла над маленькой, словно рыбацкий ялик, «Тайной». Что-то с грохотом обрушилось на скалу, справа от бота, и, просвистев над рубкой бесформенной, смятой массой, обрушилось в воду за ее кормой. Пименов с ужасом узнал в упавшем предмете сорокафутовый контейнер, напряг последние силы и, теряя сознания от боли в искалеченной плоти, навалился телом на древко багра, выворачивая его из досок и собственного плеча.

Еще один контейнер спикировал вниз и влетел в воду между бортом «Тайны» и скалой. Другой запрыгал по спине «медведя» и чудом свалился на обратную сторону гряды. Потом на рубку обрушилось человеческое тело – треснула крыша и разлетелись стекла. Второй человек, наверное бросившийся в волны с тонущего корабля, вошел в воду в нескольких метрах от форштевня бота и сразу за ним на то же место рухнул следующий многотонный ящик. В свете нового разряда Пименов увидел, как нависшая над ним корма медленно разворачивается вокруг своей оси, и, скрежеща листами обшивки по камню, надвигается на его судно. Он рванулся еще раз, и древко поддалось, крюк заворочался в плоти и выскочил из досок и из плеча. Губатый рухнул на палубу, обливаясь кровью.

Корма сухогруза ударила «Тайну» в скулу, цепи лопнули, со свистом вырвало кормовой кабестан, и суда, сплетясь в смертельном объятии, понеслись к близкому берегу. Пименов приготовился умереть в третий раз за этот длинный день.

Киль сухогруза заскрежетал по скалам, застонали листы обшивки, внутри опять что-то с грохотом обрушилось. «Тайна» плясала на низкой стремительной волне, которая гнала ее к пляжу впереди оторванной кормы тонущего гиганта. Громовой удар, от которого все внутренности Губатого сжались в комок не более перепелиного яйца, прозвучал в тот момент, когда «мини-медведь», подставив каменную холку, заставил корму остановиться. Это случилось в один миг – так автомобиль с размаху въезжает в бетонный блок. Бот продолжал свое движение к берегу, а остатки сухогруза заваливались на бок, пытаясь накрыть «Тайну» и раздавить ее, как орех.

Пименов зажмурился и стиснул зубы, чтоб не заорать. Он знал, что никто не услышит его крика, но почему-то не мог позволить страху вырваться из него.

«Тайна», оседлав волну, вылетела на мель боком, вода развернула ее, ют ударил в скальную стену, и Пименов с размаху врезался лбом в переборку, отметив угасающим сознанием, что прямо над ним, подобно гигантской пушке, висит жерло пароходной трубы.

С неба, похожего на серую клочковатую вату, сыпался мелкий, похожий на пыль, дождь. У Деда Мороза, которого к маленькому Леше приглашали родители, была такая борода. Тот далекий Новый год был бесснежным, дождило и от красного мокрого кафтана на ватине, пахло сыростью, прелым и нафталином. Дед Мороз протягивал к Губатому руки в рукавицах и совал в лицо приоткрытый мешок, а Губатый пронзительно, по-детски плакал и прятался в юбке у мамы. Пименов слышал свой плач, но потом разобрал в нем и шум прибоя, и визгливые крики чаек, и свист ветра.

Он медленно приходил в себя.

Морем не пахло. Пахло мазутом, мокрым металлом и дизтопливом. Облака, в которые Пименов упирался взглядом, уже не неслись, как испуганные лошади, а висели на низком небе плесенью. Губатый попытался сесть и у него это получилось. Левая рука не поднималась – под ключицей, из-под неопреновой оболочки лезло что-то красное, запекшееся и там жила тупая, непроходящая боль.

Он повернул голову и обомлел.

Корма сухогруза, закрывшая «Тайну» от смертоносного шторма этой ночью, висела над ботом, как дамоклов меч. Только глубокая осадка помешала ей раздавить бот вдребезги, просто дальше не было куда падать. Исполинские останки корабля лежали с дифферентом на левый борт, и с разгромленной палубы свисал на тросах контейнер с распахнутыми створками. Контейнер раскачивался, дверцы хлопали с неприятным жестяным звуком.

Пименов дотянулся до планшира и медленно встал, стараясь не опираться на порезанную ногу. Ферма кран-балки была оплавлена, как будто бы ее пытались резать сваркой. Сейф стоял рядом, вверх ногами, упираясь краем в планшир.

Он был уродлив. Металлический ящик, ржавый, заросший какой-то коричневой дрянью, длинные нити которой прилипли к палубе, покрытый слизью и мхом. От удара в источенном водой и временем механизме что-то сломалось, и Пименов сумел одной рукой повернуть запорное колесо. Он подобрал с палубы багорик и, засунув острие под деформированный уголок, отодрал дверцу от уплотнителя.