Книга "Сыны Рахили". Еврейские депутаты в Российской империи. 1772-1825 - Ольга Минкина

Совсем по-иному выглядит Эпштейн в российских делопроизводственных документах. Эпштейн был членом виленской квартирной комиссии, распределявшей военный постой по домам горожан. С тех, кто не желал терпеть у себя дома солдат, Эпштейн, согласно доносу некоего Нохима Шпринцеса, брал по 5–6 червонцев в год[915]. По показаниям остальных членов комиссии, Эпштейн «беспрестанно делает в комиссии злоупотребления, беспорядки и замешательства», «по прихотям своим никогда почти не соглашается на постановления», выработанные всеми остальными членами комиссии, «без ведома комплекта [sic!] перемещает по своему произволу из дому в дом воинский постой, а данные квартирною комиссиею реестры, за подписом [sic!] всех членов уничтожает и дает от себя новые»[916]. По жалобам комиссии в феврале 1818 г. Эпштейн был смещен с должности, а следствие по его злоупотреблениям продолжалось и на тот момент, когда он был включен в состав депутации[917].

Мордехай-Маркус Файтельсон (в еврейских источниках «Мордхе Леплер»[918], «Мордка Лепельский»), купец из Лепеля, как и Лапковский, принадлежал к числу видных последователей хасидского лидера Шнеура Залмана. Его деятельность, в особенности участие в освобождении цадика из Петропавловской крепости в 1801 г., отразилась в хасидских преданиях. Примечательно, что в этих преданиях Леплер (Файтельсон) противопоставляется Абраму Перетцу, представленному в качестве главного противника хасидов[919], что, безусловно, не соответствовало реальной расстановке сил. В 1800–1810-е гг. Файтельсон проживал в Петербурге, участвовал в казенных подрядах и имел определенные связи в среде администрации[920]. Вероятно, именно Файтельсону принадлежала инициатива организации хасидской молельни («школы») в Санкт-Петербурге[921]. Следует отметить, что ни Эпштейн, ни Файтельсон не числились в представленных губернской полицией списках кандидатов на виленское собрание, и их избрание в качестве «кандидатов» было исключительно инициативой собрания.

Представленные выше сведения о составе депутации позволяют поставить вопрос о том, насколько противостояние хасидов и миснагидов могло определять избрание депутатов и последующую «политику» депутации. Анализ источников, связанных с деятельностью депутатов, позволяет утверждать – вопреки прежней историографии, согласно которой раскол еврейского общества на хасидов и миснагидов пронизывал все сферы еврейской жизни и оказывал определяющее влияние и на взаимодействие евреев с властью, – что во многих случаях это разделение не являлось для евреев актуальным. При определении кандидатуры еврейского депутата принимались во внимание в первую очередь его имущественный статус, связи с представителями власти и умение говорить на ее языке, тогда как религиозная ориентация могла игнорироваться. Этими ценностными установками могли объясняться такие феномены, как случай с виленским собранием 1818 г., когда собрание выборщиков, состоявшее из представителей миснагидской раввинской элиты[922], избрало в качестве выразителей еврейских интересов двух видных деятелей хасидского движения: Лапковского и Файтельсона. Очевидно, что в данном случае определяющими факторами при выдвижении их кандидатур послужили их связи с российской администрацией и умение говорить на «языке власти».

Заслуживает внимания и репрезентация будущей депутации в рапортах собрания губернатору. Очевидна определенная полемика с правительственной линией централизации управления евреями. Участники собрания, воздавая все положенные по этикету почести «высоким добродетелям августейшего монарха нашего», сетовали на то, что император распорядился избрать только двух или трех депутатов. Их слишком мало «для народа, заключающего более тысячи обществ»[923], т. е. независимых друг от друга еврейских общин. Одновременно, стремясь доказать «благонадежность» и полезность депутации для власти, собрание упоминало в числе целей депутации «содействование к выполнению правительственных порученностей»[924].

Несколько иная аргументация использовалась участниками собрания в постановлениях на древнееврейском языке[925]. Риторика этих текстов, обращенных к еврейской аудитории, основывалась на оперировании библейскими цитатами. Призывая к сбору денег на депутацию, участники собрания цитировали два стиха из первой книги Шмуэля (Первой книги Царств)[926]. Эти цитаты увязываются с «бедностью» депутатов и необходимостью их содержать. Привлечение образов книги Шмуэля имело вполне определенный смысл. Существовавшее в традиции представление о родстве между Саулом и архетипическим «придворным евреем» Мордехаем основывалось на интерпретации родословной Мордехая в Книге Есфири. Считалось, что Мордехай искупил грех Саула, ослушавшегося Божьей воли и пощадившего пленного царя амалекитян Агага, от которого и произошел гонитель евреев Аман[927]. Участниками собрания выборщиков в Вильно был, однако, актуализирован не мотив войны с Амалеком, изначально объединяющий истории Саула и Мордехая, а сюжет об «избрании царя» в критическую минуту. В то время как роль депутатов по отношению к внешней власти изображалась в соответствии с образом Мордехая, история воцарения Саула использовалась для обоснования претензий депутатов на руководство еврейскими общинами. Аллюзии на библейскую историю Саула содержали также намек на сопротивление проекту централизации управления евреями со стороны той части еврейской элиты, которая продолжала рассматривать каждую общину как автономную. Авторы постановления пытались доказать, что изменение организации еврейского общества путем превращения горизонтальной структуры, объединявшей разные независимые друг от друга общины, во «властную вертикаль» во главе с депутацией необходимо для блага всего еврейского населения империи. Превращение депутатов в полновластных руководителей еврейства повысило бы их авторитет в глазах властей и позволило бы им с бóльшим успехом отстаивать интересы евреев.