Книга Солнце, вот он я - Чарльз Буковски

Дэвид Андреоне и Дэвид Бридзон
Чарльз Буковски. 1990

«Charles Bukowski», David Andreone and David Bridson, Portfolio, October/November 1990, pp. 16–19.

Как бы вы представились?

Если бы мне надо было представляться, я был бы добр — я бы сказал: «Вот парень, который не признается».

Какова у вас любимая форма эскапизма?

Писать, пить, играть на скачках.

О каком недостатке в себе вы больше всего сожалеете?

О нерешительности.

О каком недостатке в других вы больше всего сожалеете?

О кошмарных рожах и племенных инстинктах.

Кто ваши любимые художники?

У меня нет любимых художников. Иногда я вижу картину, в каком-то смысле она мне нравится, а потом я ее забываю.

Как вы пишете?

Если б знал наверняка, не мог бы писать.

Что пытается объяснить ваша литература?

Я не уверен, что объясняю в своей писанине что-либо, но мне лучше, когда я дописываю. Для меня творчество — просто реакция на существование. В каком-то смысле почти второй взгляд на жизнь. Что-то происходит, затем пробел, а затем, если ты писатель, перерабатываешь происшедшее в словах. Оно ничего не меняет и не объясняет, но в трансе работы на тебя находит нечто возвышенное — или теплота какая-то, или целительный процесс, или все три вместе, а может, и что-то еще, всякое бывает. Это ощущение удачи настигает меня довольно часто. И даже в совершенно вымышленной работе, в ультравыдумке все берется из жизни: ты что-то видел, тебе приснилось, ты что-то подумал или должен был подумать. Творчество — дьявольски изумительное чудо, пока происходит.

Ваша литература иногда мрачна, однако я бы не назвал ее «отрицанием всего». Как вы относитесь к тому, что однажды сказала ваша мать: «Людям нравится читать то, от чего они становятся счастливее»?

Ну, если в моей писанине и есть мрачность, она старается выбраться к свету, а если не может, значит, тьма сильнее. Живет внутри вопреки всему. Что же до моей матери, жизнь ее была довольно безысходна, мать верила всему, что ей говорили или чему учили, а возможности опровергнуть это у нее не было. Само собой, надо полагать, у нее не было ни воли, ни силы духа избегать очевидного. Может, недалекой была. Помню, все детство я слышал от нее: «Улыбайся, Генри, будь счастлив». То есть она в самом деле считала, что если я буду улыбаться, то стану счастлив. И что мне следует писать эдакие улыбчивые рассказы. Началось с того, что по молодости я написал кое-что и спрятал в ящик комода. Отец нашел — тут-то все и завертелось. «НИКОМУ НИКОГДА НЕ ЗАХОЧЕТСЯ ЧИТАТЬ ТАКОЕ ГОВНО!» И он был недалек от истины: мне удачи не было, пока не стукнул полтинник. Отец только и помнил, что я вечно живу в дешевых комнатенках и бухаю с чокнутыми бабами.

Каково ваше мнение о «знаменитых» современных писателях, чьи книги заполняют сегодняшние книжные магазины?

Большинство авторов вначале эдак вспыхивают с дерзостью, потом становятся знаменитыми и уже играют с опаской. Сначала — необузданные игроки, затем превращаются в практиков. Заканчивают преподами в университетах. Они пишут потому, что теперь они писатели, а не потому, что им хочется писать, не потому, что это единственное, чем они желают заниматься всегда и постоянно, на крючке, на кресте. Великолепно.

Некоторые известные авторы и прочие утверждают, что писатели не могут писать пьяными.

Мне и так и так хорошо пишется. Меня лично больше развлекает, если я пишу и пью одновременно. Они же говорят, что это они не могут писать пьяными.

Те же люди утверждают, что беспрестанное пьянство — медленная форма самоубийства. Что вы на это скажете?

Для многих, кто в нашем обществе попал не туда и не в то время, выпивка не медленная форма самоубийства, а защита от него. Выпивка — единственные музыка и танец, что им дозволены. Последнее дешевое и доступное чудо. Когда я возвращался со скотобойни или фабрики запчастей, бутылка вина была мне богом в небесах. Эти пижоны-писаки слишком глубоко залезли в собственные сраки и уже ни черта не смыслят в реальном населении и в том, что этим людям приходится терпеть. Я с наркотиками только забавлялся, но могу понять, если человек на самом дне примет два-три часа сияющего света и/или покоя или грезы взамен той жизни, с которой вынужден остаться навечно, обреченный, как хряк, идущий под нож. Он примет эти два-три часа взамен чего угодно. И к чертям цену. На такое цены не бывает.

Кто величайшая любовь вашей жизни?

Линда Буковски.

Какого человека (или каких людей) вы больше всего презираете?

Я никого не презираю. Есть те, кто мне не нравится. В любых количествах. Если настаиваете на личностях: Боб Хоуп, Билл Косби, Пол Маккартни, Мерил Стрип, Бинг Кросби, все семейство Фонда, кроме Питера. Кэри Грант, Киссинджер. Черт, я даже не знаю. Джон Уэйн. Я начинаю презирать себя уже за то, что их перечислил. Живые и мертвые. Живые мертвые. Кэтрин Хепберн. Моя рожа в похмельном зеркале.

Вы когда-нибудь бывали в Диснейленде?

В Диснейленде? Я не стану платить за вход в преисподнюю.

Вы однажды сказали: «Надо быть крупным… Иметь возможность ошибаться в игре, где все равно не выиграешь». Если вырвать это из писательского контекста и применить к массам, что это значит?

Если применить это к массам, получится хаос. Это значит, что они не примут восьмичасовой рабочий день, рассрочку на машину, телепрограммы, кинофильмы, сбережения Джимми на колледж, всю эту каждодневную тупость, — получатся сплошные ограбления банков, поджоги Белого дома, опустевшие церкви, пьяные будут валяться на улицах и так далее и тому подобное… Массы не могут быть крупными. Они делают ошибки, но у них ошибки сплошные. Массам не вырваться, им не хочется, для них просто оплатить счет по кредитке — уже величайшая победа. Нет смысла на них за это наезжать, у них выбор невелик. Чтобы вырваться на свободу, нужна поистине дерзкая, изобретательная душа.

Фото Жана Франсуа Дюваля

Еще вопрос, похожий на предыдущий… «Это наше время на земле. К чему же нам недоигрывать?» Не могли бы вы пояснить, что это значит?

Если человек недоигрывает, это само по себе некрасиво, он даже ходит не так. Большинство людей уже мертвы задолго до того, как их закопают, — вот почему на похоронах так грустно. Большинство слишком легко сдаются, принимают несправедливость, состязаются за мелкие призы и мельчают сами. Я не рассчитываю, что каждый будет гением, но нипочем бы не догадался, что столько народу кинется в идиотизм с таким апломбом.