Книга Михаил Булгаков. Морфий. Женщины. Любовь - Варлен Стронгин

– Мне думается, что ты поспешил, Миша, уничтожив свои ранние пьесы. Мог бы их со временем доделать. Не рви, пожалуйста, эту рецензию, – попросила Тася.

– Ладно, – нехотя согласился Михаил, – пожалуй, в ней есть кое-что необычное. Вырежь и сохрани ее.

– Куда положить? – оглянулась Тася. Серые грязные стены давили на нее. Лежанку соорудили из двух старых козел и досок. Столом служил фанерный ящик из-под папирос. На нем ели и писал Миша. Пару табуреток подарил Пейзуллаев.

– Положить некуда, – улыбнулась Тася. – Но я все-таки найду место. Сделаю папку для вырезок из газет и писем.

Михаил задумался и присел на лежанку.

– Мы здесь жили, Тася. Боролись за Пушкина, Гоголя, Чехова… Я писал пьесы, читал лекции!.. Ты сопереживала мне, и вообще я без тебя умер бы здесь от голода. Жаль, что запретили Пушкинский вечер. Снова постарался Вокс, написал заметку «Опять Пушкин». Я не уверен, что кто-нибудь запомнит мою работу на берегу Терека. Я созидал как умел. А Вокс громил меня как мог. В памяти людей чаще остается не созидающий, а громящий, тем более громящий старый строй. Но ситуация может измениться. Люди поймут, что старое – это не обязательно плохое. Я здесь оставил частицу своей души, Тася, и ты помогала мне выше всяких сил, отпущенных тебе природой. Я не завидую таким людям, как Астахов. Он – временный.

Зарекомендовал себя борцом за пролетарскую культуру во Владикавказе, и, поверь мне, весьма неважную, примитивную и малограмотную, а сейчас заведует Информационным бюро РСФСР в Турции. Доказывает туркам, что они зря пропустили к себе добровольцев и других буржуев, бежавших к ним из Грузии. Их защитил там меньшевик Месхи, у которого послом России был Киров. Они хорошо ладили между собой. Месхи – настоящий интеллигент, гуманный человек. Он был ярым противником насилия. На пограничном пункте у подножия Казбека разоружал военных, а потом их и всех, кто желал, пропускал в Тифлис и далее морем в любую на выбор страну. Он спас жизни десяткам, если не сотням тысяч, лучших представителей русского и своего народа.

Я мог бы добавить к словам Булгакова, что в 1950 году оказался рядом в очереди с женой Месхи, в очень печальной очереди к Председателю Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилову с просьбой о помиловании: я – отца, она – мужа. Высокая женщина, не сломленная судьбою, лишь с очень грустными глазами, из которых сочились боль и переживание. Она не понимала, за что арестовал ее мужа Сталин. Грузины очень уважали Месхи. Многие страны мира признали тогда демократическую Грузию. В стране царила свобода, была отменена смертная казнь. Пиши и говори о чем хочешь, кроме призывов к насилию. Женщина смотрела на меня как на сироту:

– У вас кого взяли?

– Отца.

– А у меня – мужа. Я даже не знаю, что с ним. Жив ли он или нет. Прошу помиловать, хотя не знаю, за какие преступления.

В кабинете Ворошилова сидела женщина с правильными, но окаменевшими чертами лица, и это было понятно – каждый день через ее комнату проходило сплошное горе, которому она не могла помочь, и формально укладывала заявления о помиловании в большую дерматиновую папку с тесемками. Открыть бы ее сейчас, если сохранилась. Представляю, какой поток горя выплеснулся, целое море образовалось бы тогда. Открыть – в назидание современным поборникам сильной руки, ратующим за восстановление якобы доброго и славного имени Отца и Учителя народов. Мало кто сейчас, лишь дотошливые историки, помнят имя председателя грузинского правительства Месхи. И зря думал Булгаков, что в Осетии не найдется человек, который вспомнит о его вкладе в осетинскую культуру. Девлет Гиреев раньше, чем соотечественники Михаила Афанасьевича, создал о нем и его жене добрую и благодарную книгу. Не кто иной, как Булгаков, помог Бесе Тотрову создать на пустом месте национальный театр.

Урывками летом и осенью Булгаков заканчивал свою первую большую драму. Тася видит, с каким напряжением Михаил работает над ней. С грустью достает из деревянного чемоданчика аккуратно сложенное там свое последнее выходное маркизетовое платье. Несет на базар. Торговка в надвинутом на лоб платке придирчиво рассматривает его, выворачивает наизнанку, беспардонно мнет руками, проверяя качество ткани.

– Платье модное, расклешенное, – объясняет ей Тася, – надевала всего два-три раза.

– Все так говорят, – выдавливает из себя торговка, примеряя платье на свой рост.

– Я вас не обманываю, платье почти что новое, – оправдывается Тася, потому что цену назначает не она.

– Ведро картошки! – заключает хозяйка.

– Нет, нет, – отрицательно качает головой Тася, видя, что платье торговке нравится.

– Забирай! – обидчиво произносит торговка, но когда Тася отходит от нее, зовет ее обратно и бросает в сумку Таси несколько клубней репы, пучок морковки. Тася молчит. Тогда торговка нацеживает в маленькую бутылочку из-под лекарств граммов сто – сто пятьдесят постного масла и выхватывает из рук Таси платье.

Миша в восторге, увидев на столе свежую еду.

– Ты настоящий ангел! – восклицает он. – Где тебе все удается достать, когда за душой у нас ни гроша? Не дарят ли это тебе Небеса?

Тася загадочно улыбается. У нее одна мечта – чтобы Миша закончил свою драму и не порвал ее, как предыдущие пьесы. На жизнь ушла двойная золотая цепь, до последнего звена. Рассматривая ее для формальности в лупу, ювелир вздохнул:

– Я понимаю вас, милая. Жаль было расставаться с такой дорогой вещью. Но если бы вы отдали ее мне целиком, то я заплатил бы вам значительно больше.

Тася разводит руками: мол, такова жизнь, мы думали, что она изменится в лучшую сторону.

– Фи! – брезгливо складывает губы ювелир. – Такая жизнь! С чего бы ей стать лучше! Вчера военный трибунал приговорил к расстрелу большую группу бандитов во главе с начальником угрозыска! И других, чинами поменьше, но тоже начальников! Бандитизм идет сверху! Вы когда-нибудь раньше наблюдали такое?!

Тася медленно идет домой. Она вспоминает отца, честнейшего человека, скучноватых, но верных службе податных инспекторов. Она не в силах ничего изменить в этой жизни. Ее волнует только одно: чем через неделю кормить Михаила. Он должен работать. Обязательно. Она старается садиться за стол одна, чтобы муж не видел, какую маленькую порцию она накладывает себе. На всякий случай у нее готово шутливое объяснение – ангелы едят мало, иначе они не смогут летать. Миша настолько увлечен работой, что даже не заметил, как она похудела за последние месяцы. А вот Юрий Львович обратил внимание, покачал головой:

– Муж намеренно морит вас голодом или ему нравятся худые женщины?

– Он много работает. И я тоже помогаю ему изо всех сил, – откровенно говорит Тася, – а пополнеть я еще успею. Вы не заметили, что у меня стала легкой походка? Как у балерины!

Слезкин улыбается и набивает трубку табаком.

– Я раньше курил, чтобы не растолстеть, а сейчас – чтобы забыть о голоде. Артисты стали носить предметы из театрального реквизита. Небывалое дело!