Книга Сталин и Черчилль - Олег Ржешевский

… Обращаясь к Сталину, Рузвельт спросил:

— Я слышал, что вы хотели бы в порядке репараций использовать германский труд… Скажите, сколько человек вам потребуется?

Несколько неожиданно для меня Сталин ответил:

— Мы еще не готовы к этому вопросу. Вот материальные репарации — дело другое. У нас имеется план материальных репараций.

Черчилль, внимательно взглянув на Сталина, произнес:

— Было бы интересно кое-что узнать об этом плане.

Тут Сталин круто повернулся ко мне (я сидел слева от него), и несколько небрежно бросил: «Докладывайте».

— Но вы же не видали моей «Формулы»!

— Ничего, докладывайте! — еще более категорично повторил Сталин. — Только не касайтесь вопроса о труде.

Молотов, сидевший справа от Сталина, наклонился к нему и взволнованно спросил:

— И цифру назвать?

— Да, и цифру назвать, — отрезал Сталин.

— Какую? — продолжал Молотов, намекая на наши споры в Москве о цифре советских претензий. — Пять или десять?

— Десять! — ответил Сталин.

Итак, в одно мгновение все было решено. К счастью, в портфеле у меня находились все необходимые материалы. Я вытащил их оттуда и, обращаясь к Сталину, спросил:

— Вы разрешите говорить мне прямо по-английски?

— Пожалуйста, — ответил Сталин…

… Говоря о наших репарационных претензиях, я на всякий случай сказал не просто «10 миллиардов», а «не менее 10 миллиардов», ибо у меня было и остается какое-то интуитивное ожидание, что в конечном счете общая сумма изъятий и послевоенных поставок окажется несколько выше наших теперешних расчетов.

Мое выступление произвело на конференцию несомненное впечатление. Это видно было по тому сосредоточенному молчанию, которое господствовало во время моего доклада… Черчилль, который вообще несколько глуховат, раза два переспрашивал меня о недослышанных словах и выражениях…

Когда я кончил, начался обмен мнениями. Первым выступил Черчилль, который, несколько лукаво поглядывая на меня, стал нажимать на кнопку холодного душа:

— После прошлой войны, — говорил Черчилль, — тоже были репарации. Я не участвовал тогда в мирных переговорах, но имел доступ ко всем документам. Прошлые репарации доставили большое разочарование. С большим трудом от Германии удалось получить всего лишь 1 млрд. фунтов…

Во время дебатов, развернувшихся после моего доклада, Сталин внимательно прислушивался к словам наших партнеров, делал какие-то отметки в лежавшем перед ним блокноте, иногда жестом или выражением лица давал понять, что он не согласен со многим из того, что они (особенно Черчилль) говорят. Мне казалось, что он собирается выступить на защиту нашего плана. Поэтому полушепотом я сказал Сталину:

— После того, как Вы выскажете свои соображения, дайте мне слово еще раз: я хотел бы кое-что ответить Черчиллю и Рузвельту.

Сталин кивнул головой, и я стал ждать своей очереди…

6 февраля

Серый скучный день. Ай-Петри в облаках. На море какой-то белесый туман…

Встал рано и продиктовал стенографистке полный текст «руководящих линий» для МРК (Межсоюзная репарационная комиссия. — О. Р.). В 11 утра зашел к Молотову, — он одобрил мое произведение, однако чуть не до смерти ошарашил меня сообщением, что вчера ночью после нашего заседания Сталин решил снизить нашу долю до 7 млрд. и повысить долю англичан и американцев до 8 млрд. Мотивы? Не пугать союзников нашими требованиями, заинтересовать союзников открывающимися перед ними возможностями.

Я стал решительно возражать. Зачем нам снижать свою долю до 7 млрд. после того, как вчера я заявил о «не менее 10 млрд.»? Зачем это делать, когда вчера наша цифра решительно никого не напугала?…

Тем не менее Сталин сказал свое слово и с этим приходилось считаться. Я все-таки не мог так легко пожертвовать «своими» 10 млрд…

* * *

Итак, по вопросу о репарациях, столь необходимых разоренному войной Советскому Союзу, возникли серьезные осложнения. Черчилль при поддержке Рузвельта выступил против включения в протокол конференции конкретных сумм взыскиваемых репараций и их распределения. Тем не менее в результате напряженной дискуссии по настоянию Сталина в протоколе было указано, что общая сумма репараций должна составлять 20 млрд. долл. и что 50 % этой суммы предназначается Советскому Союзу.

Наиболее острая дискуссия между Сталиным и Черчиллем развернулась по польскому вопросу. Позиции сторон казались непримиримыми. Лучше всего это показали их выступления на третьем заседании глав правительств в Ливадийском дворце.

Из записи заседания глав правительств

6 февраля 1945 года.

Черчилль спрашивает: нельзя ли сейчас обсудить польский вопрос?

Сталин и Рузвельт соглашаются с предложением Черчилля.

Рузвельт заявляет, что Соединенные Штаты находятся далеко от Польши, и он, Рузвельт, попросит двух других участников совещания изложить свои соображения. В Соединенных Штатах Америки проживают 5–6 миллионов лиц польского происхождения. Его, Рузвельта, позиция, как и позиция основной массы поляков, проживающих в Соединенных Штатах, совпадает с той позицией, которую он изложил в Тегеране. Он, Рузвельт, за линию Керзона. С этим, в сущности, согласно большинство поляков, но поляки, как и китайцы, всегда очень озабочены тем, чтобы «не потерять лицо».

Сталин спрашивает, о каких поляках идет речь: о настоящих или об эмигрантах? Настоящие поляки проживают в Польше.

Рузвельт отвечает, что все поляки хотят получить кое-что, чтобы спасти «свое лицо». Его положение как президента было бы облегчено, если бы Советское правительство дало полякам возможность сохранить «лицо». Было бы хорошо рассмотреть вопрос об уступках полякам на южном участке линии Керзона. Он, Рузвельт, не настаивает на своем предложении, но хочет, чтобы Советское правительство приняло это во внимание.

Наиболее существенной частью польского вопроса является вопрос о создании постоянного правительства в Польше. Рузвельт думает, что общественное мнение Соединенных Штатов настроено против того, чтобы Америка признала, люблинское правительство, так как народу Соединенных Штатов кажется, что люблинское правительство представляет лишь небольшую часть польского народа. Насколько ему известно, американский народ хочет видеть в Польше правительство национального единства, в которое вошли бы представители всех польских партий: рабочей или коммунистической партии, крестьянской партии, социалистической партии, национал-демократической партии и других. Он, Рузвельт, лично не знаком ни с одним членом люблинского правительства, ни с одним членом польского правительства в Лондоне. Он знает лично только Миколайчика. Во время своего пребывания в Вашингтоне Миколайчик произвел на Рузвельта впечатление приличного человека.