Книга Анна Иоанновна - Игорь Курукин

С течением времени дворцовые нравы несколько смягчились — при Анне уже никого принудительно не переодевали и не заставляли пить до безобразия при спуске нового корабля. Но щедрые пожалования придворным ещё не означали признания их личного достоинства, не говоря уже обо всех остальных подданных. В этом смысле Анна Иоанновна правила вполне патриархально и запросто могла отослать «служителя» в Тайную канцелярию не по политическому делу, а для телесного вразумления за какую-то провинность — совсем как барыня, отправлявшая дворового на порку. Но, к примеру, куда более галантная Елизавета Петровна после того, как неудачно покрасила волосы и их пришлось состричь, приказала придворным дамам обриться наголо и носить чёрные парики — не могли же они выглядеть лучше, чем всероссийская императрица!

И всё же российский двор не без влияния иноземцев постепенно становился проводником новых культурных традиций. При Анне Иоанновне во дворце читали — и даже задолжали за книги, доставленные из лавки Академии наук, 813 рублей. Сама государыня отбирала для себя сочинения из библиотеки покойного графа А.А. Матвеева.

Согласно составленному канцеляристом Кабинета, а затем секретарём государыни Аврамом Полубояриновым недатированному «реестру кабинетным книгам на российском языке», в «доме её императорского величества» находились Ветхий и Новый Завет и богослужебные книги, основные законы — Табель о рангах, Воинский и Морской уставы, Генеральный и Духовный регламенты, Артикул воинский, явно оставшиеся от Петра I пособия — «Блонделева книга» (Новая манера укреплению городов, учинённая чрез господина Блонделя, генерал-порутчика войск короля французского. М., 1711), «Кугорнова» (Новое крепостное строение на мокром или низком горизонте… барона фон Кугорна, генерала артиллерии. М., 1710), «Алярдова» (Новое галанское карабелное строение, глашающее совершенно чинение карабля… снесено чрез Карлуса Алярда во Амстердаме на галанском языке. М., 1709), «Броуновы» (Новейшее основание и практика артиллерии Ернеста Брауна капитана. М., 1710), «артиллерия Бринкина» (Описание артиллерии, в ней же сокращено написася всё, еже к начинанию артиллерийского ведомства… чрез Тимофеа Бринка. М., 1709). Имелись также весьма популярная в первой половине XVIII века «История Александра Великого» Квинта Курция, «Искусство недерлянского языка», «Алкоран», «Установление ордена Св. Екатерины», знаменитый труд немецкого учёного С. Пуфендорфа «О должности человека и гражданина по закону естественному» (СПб., 1726), утверждавший, что государство есть продукт общественного договора. Среди рукописных сочинений — «описание царства абесинского», грамматика, житие Кирилла Белозерского, «Летописец ру-ской», «Синагоги жидовские», «Разсуждение юридическое о конкубинате[7]» — уж не был ли вызван интерес к этому трактату многолетней связью императрицы с Бироном? В сундуках хранились различные «ведомости», в том числе «ведомость, как к Королевце Пруском один поселянской мужик ножик проглотил и после выздоровел».

Набор книг дворцовой библиотеки можно считать хаотичным, но всё же типичным для не слишком просвещённой эпохи, когда девицы и дамы не проявляли интереса к чтению. Уровень придворных развлечений княжеских дворов Германии едва ли был выше. «Данашу я вашему высочеству, что у нас севодни все пияни; боле данасить ничево не имею», — писала в 1728 году из Киля, столицы голштинского герцогства, фрейлина Мавра Шепелева подруге-цесаревне Елизавете о торжествах по случаю рождения её племянника, будущего российского императора Петра III.

Вырабатывался универсальный европейский тип придворного. Изданный в 1737 году «учебник» искусству обхождения с сильными мира сего — «Истинная политика знатных и благородных особ» в переводе секретаря Академии наук Василия Кирилловича Тредиаковского — советовал «примечать обычаи, поступки и свойство нашего века», «розведывать дела», «удаляться от споров», «уметь приходить у всех в любовь», не укорять неблагодарных — иначе те «переменятся в ненависть», «искать милости великих лиц через изрядные дела, а не непотребные угождения», и предупреждал об опасностях: «Двор долженствует почитаться за неприятельскую страну, в которой премножество сетей поставлено, чтоб нас уловить»; придворному «надлежит быть некоторым образом непроницаему; там разумы столь остры, что чрез одно самое малое движение тела, чрез одно слово, чрез один взгляд могут они познать то, чего бы мы не хотели им открыть». С одной стороны, не рекомендовалось «всякому всё давать», с другой — отмечалось, что «отбиванием народу никогда в кредит притти невозможно». Надо было приобретать умения «не быть неприступным», вовремя польстить и вовремя быть правдивым, вести тонкую интригу и хранить верность очередному «высокому патрону», наслаждаться оперой или балетом, оценить сервировку стола, не обязательно непристойно выражаясь или напиваясь.

Отличительной чертой двора Анны Иоанновны стала бьющая в глаза роскошь, разительно отличавшаяся от походно-делового стиля жизни Петра I. Министр и придворный историк Екатерины II князь М.М. Щербатов считал царствование Анны рубежом в истории императорского двора: «Двор, который ещё никакого учреждения не имел, был учреждён, умножены стали придворные чины, серебро и злато на всех придворных возблистало, и даже ливрея царская сребром была покровенна; уставлена была придворная конюшенная канцелярия, и экипажи придворные всемогущее блистание с того времени возымели. Италианская опера была выписана, и спектакли начались, так как оркестры и камерная музыка. При дворе учинились порядочные и многолюдные собрании, балы, торжествы и маскарады».

Так же считали другие современники, отмечавшие «невыразимое великолепие нарядов» и роскошь балов и празднеств. Французский офицер, побывавший в Петербурге в 1734 году, выразил удивление по поводу «необычайного блеска» как придворных, так и дворцовой прислуги: «Первый зал, в который мы вошли, был переполнен вельможами, одетыми по французскому образцу и залитыми золотом… Все окружавшие её (императрицу. — И.К.) придворные чины были в расшитых золотом кафтанах и в голубых или красных платьях». Описание одного из зимних празднеств оставила жена английского резидента леди Рондо: «Оно происходило во вновь построенной зале, которая гораздо обширнее, нежели зала св. Георгия в Виндзоре. В этот день было очень холодно, но печки достаточно поддерживали тепло. Зала была украшена померанцевыми и миртовыми деревьями в полном цвету. Деревья образовывали с каждой стороны аллею, между тем как среди залы оставалось много пространства для танцев… Красота, благоухание и тепло в этой своего рода роще — тогда как из окон были видны только лёд и снег — казались чем-то волшебным… В смежных комнатах гостям подавали чай, кофе и разные прохладительные напитки; в зале гремела музыка и происходили танцы, аллеи были наполнены изящными кавалерами и очаровательными дамами в праздничных платьях… Всё это заставляло меня думать, что я нахожусь в стране фей».

Зоркий глаз адъютанта фельдмаршала Миниха приметил контрасты нового стиля петербургского двора: «Часто при богатейшем кафтане парик бывал прегадко вычесан; прекрасную штофную материю неискусный портной портил дурным покроем, или, если туалет был безукоризнен, то экипаж был из рук вон плох: господин в богатом костюме ехал в дрянной карете, которую тащили одры. Тот же вкус господствовал в убранстве и чистоте русских домов: с одной стороны, обилие золота и серебра, с другой — страшная нечистоплотность. Женские наряды соответствовали мужским; на один изящный женский туалет встречаешь десять безобразно одетых женщин. Впрочем, вообще женский пол России хорошо сложен; есть прекрасные лица, но мало тонких талий. Это несоответствие одного с другим было почти общее; мало было домов, особенно в первые годы, которые составляли бы исключение; мало-помалу стали подражать тем, у которых было более вкуса. Даже двор и Бирон не сразу успели привести всё в тот порядок, ту правильность, которую видишь в других странах; на это понадобились годы; но должно признаться, что наконец всё было очень хорошо устроено».