Книга Ветры земные. Книга 1. Сын заката - Оксана Демченко

– Настоящее, – в темных глазах конокрада нарисовалась очень честная, слезно-выстраданная обида. – Сокровище рода, сказано ведь! Пять самородков – пять жизней.

– Ха-ха, а титул герцога в придачу не требуется? Пойди погуляй, обсудим дня через три.

– Легко здоровому держать за глотку больного, – помялся цыган, приступая к торгу, неизбежному и сладкому для Кортэ. – Три жизни. Но одну – сразу, идет?

– Дай глянуть ближе.

– Я что, не в себе?

– Стой, подлец! Гвардия идет!

На худом подвижном лице мелькнуло мгновенное разочарование – и сгинуло вместе с самим цыганом, умудрившимся буквально раствориться в воздухе.

– Ловкач, – блаженно улыбнулся Кортэ, сжимая жаждущую руку в крепкий кулак и продолжая ощущать близость самородного золота, почти досягаемого. – Ничего, еще поговорим.

Хосе присел на месте цыгана, встревожено тронул за плечо, не вполне осознавая свое навязчивое поведение, ощупал пояс, кошель и рубашку, разыскивая прореху от ножа.

– Он ранил вас?

– Нет! Напоил яблочным вином, милейший человек… А что? – Кортэ ощутил, как в его речь прорываются нотки цыганской честности.

– Так, показалось, – с долей сомнения проговорил гвардеец, подавая руку и помогая встать. – Полковник-то болен. Пока держится, но прямо теперь у него врач, обождать надо. Я вызнал, куда следует поселить вас. Может, прямо теперь я отведу вас туда, отдыхать. Прибегу звать, едва все уладится. Вам выделен соседний особняк, вон тот, с мраморными лестницами и позолотой. Для вас и дона Ноттэ приготовлен весь второй этаж, честь честью.

– С позолотой, – сладко прищурился Кортэ, еще раз промассировал в кулаке неощутимое и пока что чужое золото, расползшееся по пальцам липким потом и новой волной слабости. – Идем.

Спровадив Хосе так быстро, как возможно, избавившись от его навязчивой любезности и вздохнув с облегчением, Кортэ развалился в кресле и стал ждать. Вездесущий цыган оказался расторопен и смекалист, как заправский черт – явился с двумя бутылями яблочного вина и предложением о продаже души… Кортэ усмехнулся – и возобновил торг, уже не сомневаясь в его результате. Ощущать себя прежним было головокружительно странно, но такие мелочи нэрриха предпочел пока что оставить без внимания, сочтя их следствием слабости, побочной особенностью чрезмерного расхода сил. Новая бутыль взбодрила, промочила горло и усилила хмельную тягу к рыжему, тяжелому и желанному – девственному золоту, ни разу не оскорбленному плавкой, отливкой и клеймлением…

– Одну жизнь – сейчас, – с неодолимым упрямством твердил цыган, выманивая плату вперед.

– Что я, торгую пропусками в рай? Наоборот, удлиненной жизнью, а это не бумажка, а процесс, – важно, свысока пояснял Кортэ, все более пьянея от власти и жажды. – Отведи, покажи человека, предъяви золото и тогда – поговорим. Или проваливай.

– Ну ты и падальщик, – поморщился цыган. – Надо мне, потому и не обману, понимаешь?

– Всем надо, – усмехнулся Кортэ, наконец-то сполна получая долгожданное и знакомое чувство хозяина положения и вершителя судеб.

– Идем, – сдался цыган.

Бросил одно это слово сквозь зубы, обреченно. Ссутулился – совсем как это сделал бы сам Кортэ, замечая свой проигрыш или сомневаясь в самой игре. Цыган повел к главной лестнице, оттуда скользнул к черному ходу, ссыпался по винту скрипучих ступеней – темному, столь узкому, что плечи проходят впритирку. Провел через сухо шелестящий садик, перемахнул ограду и, не оборачиваясь, зашагал по червяку каменного закоулка, задавленного со всех сторон, слепого, многократно изгибающегося в лабиринте меж заборов и стен особняков. Кортэ беззвучно крался и понимал: это одна из тропок, неизвестных обычным горожанам. Богатые дома, высокие стены – ну кто помнит, что меж ними осталось места от силы в два локтя – помои вылить или бросить мусор? И ведь льют, бросают: приходится то и дело прыгать через вонючие лужи, перемахивать остовы мебели, обломки досок, завалы сухих веток… Цыган нырнул в тень одной такой кучи – и сгинул. Кортэ сделал два шага, нагнулся и обнаружил в густой тени лаз, ведущий во тьму. Подвальный сквозняк, встревоженный движением, пахнул в лицо затхлой прелью. Глаза нэрриха мгновенно привыкли к темноте и отметили, что цыган набросил на лицо шарф. Люди наивно верят: даже без уговора с ветром шелковая ткань спасает от заразы. Эта – именно шелковая, неплохой работы… наверняка ворованная.

– Та дверь, – глухо вымолвил цыган, и что-то в его голосе не понравилось Кортэ. Будто острое предчувствие шевельнулось в ребрах возле кошеля – лезвием ножа.

Сын тумана скользящим шагом обогнул проводника и качнулся к двери, улавливая движение цыгана, перехватывая запястье на замахе. Нэрриха без жалости вывернул в локте, руку с ножом – до хруста. Еще немного, и вывих сделался бы дробящим кости переломом, изуродовал бы запястье навсегда, необратимо. Спасло лживого торговца лишь его молчание. Кортэ так удивился, что ослабил захват и обернулся, толкая цыгана к стене и удобнее перехватывая в правую ладонь кривой нож проводника, чтобы левой обнять горло добычи.

– Нет никакого золота, – Кортэ знал ответ, прочел подтверждение во взгляде и удивился себе, не готовому убить, даже испытывающему странное облегчение. Жажда обладания самородком, поработившая разум и растоптавшая волю – сделалась слаба, сознание освободилось. – Сперва я думал, ты ведешь меня, интересуясь кошелем. Но тебе больно, ты плачешь против воли, прокусил губу – и все же молчишь… Зачем мы здесь?

– У тебя есть лекарство, ты алхимик и прибыл лечить полковника, – прошептал цыган, – я сразу догадался. Гвардеец в сопровождении, из благородных, но неприметный. Опять же: кого еще послушал бы багряный служитель? Только человека королевы, гранда из университета или даже дворцового лекаря. Кто еще подошел бы к чумному без шарфа? Я думал – припугну и отберу лекарство, при тебе оно, такую ценность не оставляют ни на миг.

– Ну вот, – Кортэ оттолкнул цыгана, огорченно развел руками и сел на край бочонка, одного из многих, стоящих у стены. – Почему так? Я представился, настоящее имя назвал… Все знают Ноттэ, ну любую собаку спроси – поднимет восторженный визг. Ненавижу старика и его славу! Кажется, именно ненавижу.

– Не понимаю.

– Я нэрриха, – разозлился Кортэ. – Неужели вам, людям, так трудно за два века выучить внешность и имя? Сын тумана, северо-западный ветер, волосы цвета чистого золота, без примеси и обработки…

– Об этом я не подумал, – цыган осел на пол, ощупывая горло и горбясь, в неподдельном отчаянии дергая себя за вьющиеся длинноватые волосы. – Черт… Тогда надежды нет. Вас не берет эта дрянь, я забыл. Знал, но забыл. Конечно, как там говорят? Нет души – нет смерти…

– Значит, лекарство правда требуется, – огорчился Кортэ.

Ссутулился привычно, принимая на плечи холод пустоты, следующей за азартом златолюбия неотвратимо, как ночь – за днем. Рассудок стал кристально чист и свободен, зато крепло, отравляя хуже яда, ощущение похмельной брезгливости к себе и еще – мучительной вины. Он торговался, жаждал озолотиться и совершенно забыл, что не умеет лечить!