Книга Быть Сергеем Довлатовым. Традегия веселого человека - Елена Клепикова

Более подробно и более серьезно см. об этом мои книги о Бродском – упомянутую «Post mortem» и будущую, юбилейную «Апофеоз одиночества». Одна вышла в 2006-м и переиздана в 2007-м в составе моей книги «Два шедевра о Бродском», а другая должна выйти в составе сериала «Фрагменты великой судьбы».

Куда менее известен, а тем более изучен любовный треугольник, в котором были задействованы Сергей Довлатов & Иосиф Бродский & Ася Пекуровская. Я уже затрагивал его в этой книге, но по касательной и скорее с точки зрения Бродского, а герой этой книги – Довлатов. Вот почему придется несколько сместить акцент в его сторону:

Du côté de chez Dovlatov.

Я уже писал, что наши с Сережей прогулки были по преимуществу мужскими, когда мы вышагивали по 108-й улице, главной эмигрантской магистрали Куинса, угол которой с 63-й Drive переименован теперь в честь Довлатова. Можно и так сказать, что мы с Довлатовым ходили по будущей улице Довлатова. Соответственно, и разговоры наши были по преимуществу мужскими. Не то чтобы трепались только о бабах – отнюдь. Америка и Россия, литература и писатели, рестораны, автомобили, кино – да мало ли, хоть сплетни.

Тогда, помню, болтали о женщинах. Я уже приводил этот наш треп, а теперь вынужденно перескажу, дабы поместить в новый контекст.

Меня повело на неизбывно актуальную для меня тему дефлорации, и – вот, только сейчас вспомнил – я процитировал Бродского:

Я знал ее такой, а раньше – целой.

– Не пришлось, – сказал Сережа.

Тогда я назвал имя женщины, которую Сережа любил в юности.

– Это она меня скорее дефлорировала, – ответил Сережа и пожаловался, что в лучшем случае он у женщины второй.

– Это что! – сказал я. – Куда хуже, когда не знаешь, первый ли ты. Вот это незнание и шизит больше всего.

Вот тогда, чтобы уйти от излишнего серьеза – что-то его мучило тоже, – он и сказал про подслушанный им девичий разговор по международному телефону, а потом уже перенес в свою книгу:

– Тут совсем нет мужиков! Многие девушки уезжают, так и не отдохнувши!

– Несолоно е*****, – ввернул ему в тон.

Сережа прыснул в кулак, но потом, продолжая смеяться, сказал:

– Грубо. – И тут же добавил: – Грубо, но точно.

Потом мы долго еще рассуждали о сексе, о ревности, о любви. И о том, как трудно женщину удовлетворить.

– Не только физиологически, – сказал Сережа.

– Я имел в виду уестествить, – уточнил я.

Слово прижилось, мы еще немного побросали его друг к другу, как мячик.

– Не можешь уестествить, так хотя бы возбуди, – сказал Сережа.

– Не можешь уестествить, так хотя бы рассмеши, – сказал я.

– Это нам запросто! – обрадовался Сережа.

Тут он снова заговорил о женщине, которую Бродский, уже после смерти Довлатова, в своем эссе о нем назовет «коротко стриженной, миловидной крепостью», – они оба осаждали ее. Это было еще до роковой – ну ладно, судьбоносной – встречи Бродского с Мариной Басмановой, и, кто знает, может, никакой тогда femme fatale в его жизни не было бы, хотя кто знает – опять это релятивистское и гипотетическое «кто знает»! – какая из этих женщин больше подходит на роль негативного импульса для гения: самовлюбленная фригидка (шире, чем в медицинском смысле) или интровертка-ледяшка? По-любому, у обоих – Довлатова и Бродского – была неразделенная любовь, которая, однако, и послужила не просто сюжетным драйвом и творческой подкормкой, но по принципу компенсации, а по Декарту – творческим толчком, а после без надобности, все и так завертелось. Ну да, той самой антимузой, которую Анна Андреевна, раскрывая эвфемизм, как Сталин псевдоним, именовала б*****.

Лицом к лицу лица не увидать? У каждого свой вкус? Для слуг и жен нет великих людей?

Упростим (за вычетом слуг) и обобщим (вместо жен – женщины) эту формулу, как это сделал Хосе Ортега-и-Гассет, с его помощью. Цитирую его чудесные – не хуже, чем у Стендаля – «Этюды о любви»:

«Гениальность отталкивает женщин. Кто знает, не таится ли глубокий смысл за этой неприязнью женщины к самому лучшему? Быть может, в истории ей и предназначена роль сдерживающей силы, противостоящей нервному беспокойству, потребности в переменах и в движении, которыми исполнена душа мужчины. Если взглянуть на вопрос в самой широкой перспективе и отчасти в биологическом ракурсе, то можно сказать, что основная цель женских порывов – удержать человеческий род в границах посредственности, воспрепятствовать отбору лучших представителей и позаботиться о том, чтобы человек никогда не стал полубогом или архангелом».

Круто сказано, да? Предвижу не только ликование моих мужеских читателей, но и возражения со стороны женских. Ну, само собой, природа отдыхает на детях гениев, а от спермы нобелевских лауреатов пошли вполне заурядные отпрыски. О нашем нобельце – молчок, хотя, конечно, Андрею Басманову куда как далеко до Иосифа Бродского – дальше некуда. И прочее, и прочее. Да мне и самому есть что возразить любимому автору, но разве в том дело? Ортега-и-Гассет приводит в качестве примера Наполеона, которого не любила ни одна женщина, и Жозефина озвучила их мнение на словах и в деле, перетрахав чуть ли не всю его победоносную армию. (Конечно, преувеличиваю, хотя кто знает?)

Касаемо наших героев – и героинь – есть иная точка зрения, которую я озвучиваю безотносительно, согласен с ней или нет. Что Бродский назначил Марину Басманову без ее ведома – нет, не своей музой, но любимой женщиной, потому что какой же поэт без возлюбленной, да? Это мнение человека, близко знавшего обоих любовников. Другой – точнее, другая, опять же из близких либо приближенных, – сомневается, что брак Довлатова с Пекуровской, выразившийся лишь в проставлении штампов, был такой уж трагедией: «Не надо излишней красоты. Обыкновенный уязвленный в своем эгоизме мужчина, который уязвлен эгоисткой женщиной. К тому же мне кое-что известно о том, как на самом деле обстояли дела у Сережи на женском фронте. Именно во времена его трагической любви к Асе».

Как говорится, примем к сведению – не более того.

В отличие от Жозефины, на женской совести которой один только Наполеон, Асетрина – как звали друзья-товарищи-любовники Асю Пекуровскую – ухитрилась/умудрилась прохлопать и профукать сразу двух – самого-самого поэта и самого-самого прозаика. Что заставляет усомниться не только в ее женской чуткости, но и в литературном чутье, хотя литературовед она сносный и даже занятный, но скорее в схематических и схоластических построениях, чем в анализе текста. Освистанному Бродскому она до сих не может простить, что освистала его – ну, да, мы ненавидим людей, которым приносим зло, – а с Довлатовым продолжает post mortem борьбу, что твой Дон Кихот с мельницами, вчистую отрицая за ним литературный дар. Вот из ее совсем недавнего питерского интервью:

«Довлатов был по-человечески талантлив, а все остальное было второстепенным: ну, несколько рассказов, в общем-то и все. А Бродский абсолютно не был по-человечески талантлив. Он был закомплексованным, довольно трудным, а когда выбился наверх – и высокомерным, то есть во всех смыслах тяжелым… Довлатов еще ничего не писал, Бродский тоже был в начале пути. То, что он вывез из России, не было заявкой на тот уровень мастерства, которого он впоследствии достиг. Как поэт он тоже состоялся уже в Америке. Бродскому, как мне кажется, помогли его амбиции. Нобелевскую премию ему же дали не за поэзию».