Книга Апостол Павел - Ален Деко

Спустя два года Мартин Лютер ознакомил Виттенберг со своими девяносто пятью тезисами. Так родилась церковная Реформа. Она проводилась под знаком написанного Павлом.

Исходя из тактических соображений, Рим возвысил Павла до уровня Петра, но народным святым он так и не стал. В XVIII веке некоторые начали утверждать, будто истинным основателем христианства был не Христос, а Павел.

Есть ли в этом доля истины?

Чтобы ответить на этот вопрос, следует не только задуматься об авторе посланий, но и о том, какую роль в становлении христианства сыграли его проповеди. Следует сопоставить иудаизм и христианство. In fine[39] сопоставить Иисуса и Павла. Задача оказалась не из легких для Реймаруса в XVIII веке, Ницше в XIX веке. И в наши дни протестанты либерального толка повторяют тезис о Павле — основателе церкви, но не для того, чтобы восславить его, а для того, чтобы упрекнуть в создании религии, продолжающей Тору, утяжеленной отталкивающими запретами, за то, что Павел подменил Иисуса-человека воссозданным обликом, «в котором нет ничего человеческого». Иудаисты-реформаторы, вспоминая о проклятии Иисуса их предками, считают сегодня Распятого на Голгофе «истинным еврейским пророком, послание которого чудесно вписывается в рамки религии их отцов». Как пишет протестант Этьен Трокме, «если христианство позднее порвало с иудаизмом, так это потому, что Павел эллинизировал религию, лишив ее иудейских корней. Тарсянин — истинный отец этой новой религии, в которой Иисус не смог бы узнать своего учения». Мишель Кенель, директор департамента исследований Парижского католического института, согласен с тем, что «речь Павла построена на философских и теологических представлениях, заимствованных из греческого мира, чуждых историческому проповедничеству Христа и чаще всего отсутствующих в евангельских текстах». Конечно, в Евангелиях не найдешь таких слов, как «искупление», «оправдание», «совесть», «свобода», но можно ли упрекать Павла за то, что он ввел их в церковный словарь?

Так был ли он основателем христианства?

Едва мы задаем себе этот вопрос, как приходится снова возвращаться к сыну плотника. В памяти нашей возникают названия, которые никогда не упоминал Павел: Назарет, Вифлеем, Капернаум, Иордан, Тивериадское озеро. И образы: рыбаки, их лодки и сети, умножение хлебов, исцеление слепого, воскрешение Лазаря, торговцы в храме, появление перед синедрионом, распятие на кресте. И фразы, которых нет в посланиях Павла: «Да любите друг друга, как я возлюбил вас», «Не судите, да не судимы будете», «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам», «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень», «Придите ко мне труждающиеся и обремененные», «Блаженны плачущие, ибо они утешатся. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят». Знал ли Павел хотя бы то, что Иисус умолял Отца помиловать своих палачей, «ибо они не ведают, что творят»? Знал ли он, что сын Марии показал себя как человек среди человеков: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил!» Мы всегда будем перечитывать эти притчи, наполненные овцами и семенами, урожаями и плодами виноградной лозы. Даже если мы вынуждены признать, что религия Иисуса Христа не вполне то же самое, что религия Павла, мы будем смешивать наши слезы со слезами жен на Голгофе.

И разве может у христианства быть иной основатель, чем Иисус Христос?

Мне кажется, я слышу голоса критиков и понимаю их высокомерное снисхождение: «Стоит ли довольствоваться христианством, основанным только на чувствах? Эти слова, знаки, жесты, что вам так дороги… разве вы отрицаете за другими право развить их смысл? Должен ли был молчать святой Августин?»

Возможно, что Савл, последуй он за Христом в Галилею, так никогда бы и не стал Павлом. Может, и лучше, что он никогда не встречал Христа: он рассказал бы о нем так, как это сделали Марк, Матфей, Лука и Иоанн. Но он не стал бы тогда искать в глубинах собственной души смысл послания, полученного им на дороге в Дамаск, и христиане не считали бы его сегодня одним из столпов Церкви, его мысль не поражала бы философов своей глубиной и оригинальностью и не просвещала бы тех, кто находится в исканиях. И если послания Павла читают во время церковных служб во всех христианских конфессиях, так это потому, что он выполнил миссию, данную ему, по его убеждению, самим Иисусом.

Никто не может отрицать, что Павел распространял не столько слова Иисуса, сколько вводил в сознание идеи, которые у него об этих словах сложились.

Можно не сомневаться в том, что Павлу принадлежала инициатива проповедовать среди язычников и его отвага граничила с героизмом, он обладал упорством, добиваясь задуманного результата. Он без конца подвергал себя опасностям: тюрьма, пытки, насильственная смерть. Паскаль соглашался верить лишь в те истории, «свидетели которых готовы жизнь за свои слова отдать», и Павел как раз из таких свидетелей. Это не мешает ему постоянно противоречить образу традиционного святого: он хочет завоевать толпы, но предается столь серьезным теологическим рассуждениям, что лишь греческие философы и обращенные в христианство иудейские раввины способны постичь их глубину. Он настолько уверен в своей правоте, что один из лучших комментаторов Павла должен признать, что апостол даже не старается выстроить свое рассуждение: «Он трепещет, он кипятится, он думает о тысяче вещей сразу, он расширяет семантику слов» (Amiot, 1959). Желая сразу добраться до главного, он сбивается с пути, «оставляя противника в растерянности, а то и убеждая его». Тем не менее его рассуждения открывают бескрайние перспективы и заставляют говорить о гениальности, а личность подавляет. Его послания остаются единственными в своем роде документами, которые одновременно демонстрируют, по словам Э. Трокме, «внутреннюю волю, впечатляющий мистицизм, многообразный гений». В Послании к римлянам Павел обратился к вечности.

В Деяниях Павел, беседуя с пресвитерами в Милете перед своим последним путешествием в Иерусалим, выступает как пророк, предсказывая собственную смерть. Он обращается к своим последователям с такими за душу берущими словами: «Посему бодрствуйте, памятуя, что я три года день и ночь непрестанно со слезами учил каждого из вас» (Деян 20:31).

Со слезами… может, образ плачущего Павла добавит красок образу беспощадного и нетерпимого апостола, который до сих пор доминирует в иконографии? Художники и иконописцы даже украшали Павла мечом. Чтобы объяснить этот абсурд, считали нужным ссылаться на Послание к ефесянам: «И шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие» (Еф 6:17). Впрочем, эти же слова встречаются и у пророка Исаии. Ничто не указывает на то, что Павел старался утвердить в сознании своей паствы беспощадную картину разделения благословенных и проклятых, которую, как мы знаем, нарисовал в «Божественной комедии» Данте. В том же Послании к ефесянам Павел писал, что все люди спасутся во Христе и, следовательно, одна церковь должна объединить иудеев и христиан.

Павел всегда шел путями духа. Мы видим его, вечного безумца Божьего, проповедующего по всей Азии и Европе о спасении от Того, кто примирит человека с человеком и каждого с самим собой; он разит мечом, когда пишет; он яростен, когда нападают на идеи, которые, Павел в этом уверен, ему преподал Господь. Павел нежен с Филимоном; он в отчаянии, когда пишет галатам; он встревожен, обращаясь к коринфянам. Что бы он ни делал, о чем бы ни думал, он остается человеком.