Книга Улица Сервантеса - Хайме Манрике

– Да, это голова моего маленького Диего, – подтвердил он. – Вот как отплатили ему дикари, души которых он пытался спасти.

Тихий голос дона Луиса дрожал от ярости. Я почувствовал дурноту и усилием воли поднял на него глаза, не в силах бросить еще хоть один взгляд на отвратительный череп. Мы с доном Луисом не виделись всего несколько месяцев, но я бы не узнал его, встретив на улице.

– Два дня назад я отправил кардиналу письмо с просьбой освободить меня от поста обвинителя, – начал он. – Знаете, Паскуаль, сперва я думал, что работа меня отвлечет. Но я не могу думать ни о чем, кроме сына. Мне больше нет места в этом мире. – И он вздохнул. – Я целыми днями молюсь в семейной часовне, но это не облегчает боли, лишь помогает скоротать время. Я не могу есть. Не могу спать. Мне мучительно даже разговаривать. Я не выношу присутствия большинства людей. Они никогда не поймут моей скорби, если только сами не потеряли единственного сына. Сейчас я общаюсь только с отцом Херонимо, учителем Диегито. Он один разделяет мою утрату. Он знает, что я потерял.

Дон Луис замолчал, глядя в окно на пожухлый сад. Я попытался развлечь его обычной болтовней, но он оставался безучастен – лишь порою кивал, чтобы показать, что слушает. Мне стало жаль его – перед лицом беды все равны.

Я встал, намереваясь уходить. Поданная мне на прощание ладонь оказалась холодной и липкой. «Все равно что пожимать руку мертвецу», – подумал я.

– Спасибо, что навестили меня, Паскуаль, – почти прошептал дон Луис, оживляясь впервые за вечер. – Боюсь, сейчас из меня плохой собеседник. Но если вас это не смущает, приходите снова. Я рад вас видеть, даже если мало говорю.

Моя возлюбленная матушка скончалась после скоротечной болезни, омрачившей ее последние дни. Отец умер, когда я был еще ребенком, и эта потеря бросила тень на всю нашу последующую жизнь. Я жил только ради матери и ее сестры. Сразу после похорон тетя Мария объявила, что собирается переехать в Хаэн и там окончить свои дни в обществе остальных сестер. Усадив ее в коляску, направляющуюся на юг, я испытал облегчение, но опустевший дом показался мне склепом.

Эта утрата сблизила меня с доном Луисом. Я завел привычку заглядывать к нему по вечерам по окончании службы. Он терпеливо сносил мои визиты, ходил по дому, ел, изредка что-то говорил, но большую часть времени пребывал в другом мире. Меня больше не влекло к нему болезненное любопытство; прошло много лет с тех пор, как я вытягивал из него подробности жизни аристократов. Нелегко признать, но теперь дон Луис остался единственным близким мне человеком.

В какой-то момент он заговорил о своем будущем романе. Я был удивлен: раньше дон Луис не выказывал интереса к этому виду творчества. Во время одной из встреч он сказал:

– Мне нужно чем-то заняться, Паскуаль. Некоторые люди извлекают удовольствие из безделья, но я не отношусь к их числу. Вы знаете, я всегда любил поэзию, но в последнее время ее смысл ускользает от меня. Я мечтал написать роман, еще когда был студентом. Возможно, настало время исполнить старую мечту.

– Прекрасные новости, – ответил я. – Если мой вопрос не покажется вам чересчур дерзким, о чем эта книга?

– О, пока я лишь набрасываю характеры. – Он помолчал. – Прототипом главного героя послужит Родриго Сервантес. Да, отец Мигеля.

Впервые за много лет он упомянул при мне имя Сервантеса. В 1596 году мне стало известно, что тот оставил должность королевского сборщика. По моим подсчетам, он занимал этот пост почти десять лет. Когда я услышал новость, то подумал: «Вот и конец. Да помилует Господь этого несчастного человека, которого всю жизнь преследуют несчастья». Через год я с изумлением узнал, что Сервантес снова попал в тюрьму – на этот раз из-за более серьезных погрешностей, которые обнаружились в его старых отчетах. Я утаил это от дона Луиса. Казалось, для него Сервантес уже умер и обратился в прах.

– Паскуаль, – сказал он, выведя меня из раздумий. – Как вы смотрите на то, чтобы стать моим секретарем? Мне нужен человек, который согласился бы постоянно жить в доме.

– Это будет величайшая честь для меня, дон Луис, – поспешно ответил я.

Он начал говорить о денежном вознаграждении, но я уже не слушал. Даже в самых смелых мечтах я не допускал и мысли, что буду жить в одном из прекраснейших домов Испании. Как бы мне хотелось, чтобы матушка моя была жива и разделила со мной эту радость!

После ухода дона Луиса из Совета Индий служба там сделалась для меня невыносимой. В его отсутствие я вернулся к полузабытому беспросветному существованию, которое влачил, прежде чем он сделал меня своим осведомителем. Связей, чтобы продвинуться по службе, я не имел. Впрочем, какой бы государственный пост я ни занял, он был бы так же уныл, как служба в Совете. Смена поста означала бы лишь переезд в новый склеп, заселенный новыми мрачными чиновниками, вся жизнь которых сводилась к перекладыванию пыльных бумаг. Но я нуждался в заработке. Это дон Луис мог не работать, но мне требовалось как-то добывать себе пропитание.

Была и другая причина: преодолев тридцатипятилетний рубеж, я оставался холостяком. С некоторых пор я тесно общался с компанией идальго – завсегдатаев игорных домов, где посетителям также предлагали шлюх обоего пола. Постоянным участником этих сборищ был Антонио Перес, личный секретарь короля.

Я не мог отказаться от этого образа жизни, как не мог запретить волосам расти. Я стал заложником изысканных удовольствий плоти, хотя церковь и обличала любое чувственное наслаждение как греховное. Королевского секретаря защищала от кривотолков близость к монаршей особе; в моем же случае появление злонамеренных слухов представлялось лишь вопросом времени. Я опасался, что меня арестуют и обвинят в безразличии к женскому полу и вожделении к мужскому. Я с ужасом воображал, как меня сожгут у столба или убьют в темном переулке по примеру печально известного поэта Альваро де Луны. Начало правления Филиппа II ознаменовалось публичными казнями содомитов. И хотя они случались нечасто, не проходило и года, чтобы какой-нибудь известный мужеложец не отправился на костер. Все эти несчастные были не отпрысками знатных фамилий, но людьми вроде меня. Конечно, женитьба мгновенно избавила бы меня от любых подозрений, но брак казался мне еще одним склепом. Предложение дона Луиса прозвучало как нельзя более кстати. Работа на вельможу с безупречной репутацией и проживание в его доме могли спасти мне жизнь.

Я запер дом, в котором провел с матерью большую часть своей жизни. Мы не приобрели почти ничего ценного, так что я забрал несколько памятных вещиц, а остальное раздал на милостыню. Дон Луис предоставил мне печальные покои, в которых ранее обитала донья Мерседес. Я решительно снял мрачные полотна с изображениями страстей святых и распятия с окровавленным Спасителем и украсил стены яркими коврами, занавесями и гобеленами, которые позаимствовал из давно пустующих спален для гостей.

Дон Луис начал всерьез рассуждать о композиции романа. Он показывал мне наброски персонажей, описывал замысловатый сюжет и объяснял, как собирается его развивать. Однако шло время, а на бумаге так и не появилось ни строчки. Мы условились встречаться по утрам в библиотеке и вместе обедать; в остальное время я был предоставлен самому себе. Я не сразу привык к мысли, что живу в одном из прекраснейших особняков Мадрида. Впервые в жизни я обзавелся одеждой, сшитой по моим меркам, – одеждой, которая делала меня неотличимым от дворян. Я стал завсегдатаем лучших игорных заведений. Пожалуй, тогда я впервые был по-настоящему счастлив.