Книга Ледяная пустыня - Майте Карранса

Потом с Гуннаром стало происходить нечто странное. Обхватив голову руками, он разрыдался. При виде слез такого сильного мужчины, я испугалась.

— Гуннар! Гуннар! Не плачь! — приговаривала я, прижимаясь к нему, потому что ничего другого мне в голову не приходило.

Обняв, Гуннар начал меня целовать.

— Прости меня! Прости меня, Селена!

Я не понимала, за что именно он просит у меня прощения, и стала его успокаивать:

— Ничего! Ничего! Успокойся! Все уже позади!

— Это я во всем виноват. Я рисковал твоей жизнью. Жизнью нашей дочери! Не знаю, что бы я с собой сделал, если бы с вами что-нибудь случилось!

— Но ничего же не случилось! — настаивала я.

Однако я чувствовала, что вокруг происходит что-то неладное, и взаимное доверие, на которое опиралась наша с Гуннаром любовь, показалось мне в тот момент таким же хрупким, как неверный озерный лед.

«Как любить, когда по пятам за нами следует смерть?! Как любить, ежеминутно ожидая измены?! Как любить и лгать, не говоря всю правду до конца?!»

Замкнувшийся в молчании Гуннар отдалялся от меня все больше и больше. Я постепенно теряла его, а вместе с ним свое счастье.

Любовь медленно, но верно вытеснял страх. Он овладел моей душой, и в ней поселилось неведомое мне ранее чувство печали.

С каждым днем ночи становились длиннее и длиннее.

С каждым днем мой живот и груди увеличивались. Ребенок то и дело шевелился, и мне было немного щекотно. Это было странное и одновременно забавное ощущение.

С каждым днем я все больше опасалась того, что мне предстояло.

С каждым днем я все реже вспоминала о матери и омниорах, и все меньше в них нуждалась.

С каждым днем холод все глубже проникал в мою душу, убивая надежду на счастье.

С каждым днем я все отчетливее понимала, что Гуннар упорно ведет меня на край света вовсе не потому, что это я его об этом попросила.

Отправляясь в это отчаянное путешествие, я и понятия не имела о том, что такое полярная ночь и ее холод, но постепенно начала ощущать их убийственную силу.

Зима всерьез взялась за свое дело. Пурга сменяла вьюгу, а потом принималась выть метель. Но я чувствовала, что самое страшное еще впереди.

Куда же мы шли? Вот уже несколько недель нам никто не встречался. Неужели для того, чтобы остаться наедине, нужно забраться так далеко?

По мере нашего продвижения по негостеприимной ледяной пустыне, ночные тени становились все длиннее, а сами ночи становились все холоднее. Они выстуживали мне тело и душу.

Снимаясь по утрам с ночевки, я замечала, что светает все позже. Вместе со светом улетучивалось и мое счастье. Надежда покидала меня, и я понимала, что ночная тьма скоро завладеет и моей душой, терзая ее одиночеством ледяной пустыни.

Я все больше падала духом, но Гуннар и не думал останавливаться. Без устали погоняя собак, он вел нашу упряжку все дальше на север.

В середине ноября меня покинули силы. И именно в этот момент произошло нечто, подтвердившее, что страхи Гуннара не беспочвенны.

Наш безмолвный преследователь потребовал себе первой жертвы. Однажды ночью у нас бесследно пропала хорошая, сильная и спокойная собака по имени Зоя. Ее упряжь была разорвана в клочья, а снег вокруг того места, где она спала, был залит кровью.

Той ночью собаки несколько раз принимались тревожно лаять. Гуннар беспокойно ворочался во сне и несколько раз выходил из хижины с фонарем и с винтовкой. Возвращаясь, он каждый раз что-то неразборчиво, но раздраженно бормотал, а утром, обнаружив исчезновение Зои, вышел из себя.

— Вернулась проклятая белая медведица!

— Вернулась?! Ты что, ее уже знаешь? — удивилась я.

— Взгляни на следы! — нахмурился Гуннар, но те мне ни о чем не говорили.

— А откуда ты знаешь, что это не медведь, а медведица?

— Видишь, какие они глубокие! Вот здесь еще глубже, вот здесь, и вот здесь. Это она болтала брюхом!

— Зачем?!

— Она беременна и хочет есть. Скоро она заляжет в берлогу, а потом у нее родится медвежонок, но сначала ей нужно как следует насытиться.

Услышав это, я почему-то посочувствовала беременной медведице.

«Да, она сожрала одну из наших собак! Ну и пусть! Наверняка, как и я, она очень устала, измучилась и просто хотела есть!»

Конечно, это было страшно глупо, но я расплакалась. Может, это произошло от накопившейся усталости, может, потому, что мне стало жалко несчастную Зою, а может, из-за нелепого сочувствия к белой медведице, которая в тот момент была мне чем-то близка.

Но, прежде всего, я расплакалась потому, что мне было жалко себя и свою еще не родившуюся дочь. Мне казалось, что я не доживу до конца беременности. Мысль о том, что подобное существование еще будет продолжаться дальше, а потом мне предстоит мучиться в родах, показалась мне невыносимой, но сказать об этом Гуннару я не решалась.

— Я не смогу родить, — всхлипнула я. — Не смогу!

— Все ты прекрасно сможешь. Я тебе помогу.

— Нет. Ничего не выйдет. У меня нет больше сил.

— Это совершенно естественно.

— Ничего в этом нет естественного. Здесь вообще нет жизни. Тут все мертвое.

Природа вокруг казалась мне сплошной декорацией. Я чувствовала, что под снежным покрывалом нет ничего, кроме смерти. Конечно, мне говорили, что и под арктическими льдами теплится жизнь, но я в это не верила. Мне хотелось погрузиться в сон и не просыпаться до весны. Душа моя превратилась в кусок льда.

— Между прочим, Лея тоже ждет щенков, — заметил Гуннар.

Вот это новость! Оказывается, всегда готовая за себя постоять, вожак нашей упряжки Лея тоже беременна! Я восхищалась мужеством этой собаки, но сил у меня от этого не прибавилось, потому что их уже не осталось.

Гуннар показал мне заряженную винтовку.

— Не бойся медведицы. Если она нам встретится, я ее прикончу. Я давно хочу обзавестись медвежьей шкурой.

Он хотел меня успокоить, но я, наоборот, еще сильнее разрыдалась.

— Нет! Пожалуйста, не трогай ее!

По непонятной причине Гуннар ненавидел белую медведицу. Мне же была невыносима мысль об убийстве будущей матери.

Медведица, Лея и я были в одинаковом положении. Словно в ответ на эту мысль у меня в животе зашевелился ребенок. Взяв руку Гуннара, я приложила ее к нему, чтобы и он почувствовал свою будущую дочь.

Сначала Гуннар отдернул руку, но потом улыбнулся и даже стал гладить меня по животу.

— Ты боишься родов?

— Моя мать акушерка. Я помогала ей с самого детства.