Книга Армагеддон был вчера - Андрей Валентинов

Для меня это поделка, для них — амулет. Вы — маг, я — деревенский колдун.

Что ж вы не хихикаете-то, Алик?.. Ах, вам не смешно! Мне, в общем, тоже.

Ладно, вернемся к телефону. Делать игрушку, чтоб заставить связь работать? Сделать я могу, только сам ей шиш воспользуюсь, по уже известным вам причинам. Идти к вам в «Житень»? Сказано, трус я. Поджилки трясутся. И за квартирой небось следят, после визита Саввы. Остается единственный метод: ваш. На голом воображении и убеждении, что так бывает. Пусть не здесь, пусть где-то, пусть не сейчас, а вчера или завтра — но в принципе бывает.

Дозвонился я в «Житень», Алик. Чего уж там… Когда жареный петух клюнет, когда страх розгой подгоняет — дозвонился. Одного не учел: старый я. Сердчишко подкачало. Еле успел вас к себе позвать — и вырубился.

Говорят, там труба дымная и свет в конце… не знаю, не видел.

Темно там, Алик, темно, сыро и грибами пахнет. Очнулся уже в «Скорой». Они меня всяким-разным накачали, я и очнулся. В окошке указатель подсвеченный: «Лозовеньки». А из водительской кабины разговор слышен… я лежу пластом, а впору бежать. Страшно.

Очень я им нужен оказался, Алик… вы только, пожалуйста, не спрашивайте — кому «им»?

Я и сам-то мало что понимаю.

Там у носилок моих бюкс стоял, с инструментарием. Полуоткрытый. Я ножницы хирургические и прихватил тихонько. Нет, драться я с ними не собирался, какой из меня драчун! Шевелиться могу, и то слава Богу! Они когда остановились, дверь заднюю открыли — облака разошлись, луна полная, светит вовсю, кругом снег… Я ножницы в порожек пластиковый ткнул и через них кувыркнулся с носилок, как мог. Наудачу. А дальше опять плохо помню. Блохи одолевали — это помню. И все.

4

— …Вот, Алик, — хотел в волкодавы податься, а вышел… как вы меня назвали? Сват-Кобелище?!

Ерпалыч вздохнул со всхлипом, и печенье расползлось в его пальцах липкой кашицей.

Я подошел к окну.

Глянул во двор.

Через какую же хрень он там ночью наоборот кувыркался? Как вспомнил, сообразил? Как от инсульта вылечился? А я ему ветчины жалел, жлобяра…

Опять вспомнилась Идочка: «Зато как я мыться соберусь, так проскользнет, подлец, в ванную и не уходит! Я уж его и тряпкой, и словами — ни в какую…» Ишь, кобель старый — а говорит, будто помнит плохо! Развел теории…

Задев коленом плиту, я обжегся. Оказывается, все это время, пока я внимал откровениям дядька Йора, у нас работала духовка — на малом ходу. Откинув заслонку, я зачем-то глянул внутрь. На противне лежал сухой и кривой кирпич с рубчатой поверхностью. По центру «елочки» был вбит здоровенный гвоздь, наверное, сотка.

— Совсем забыл! Спасибо, Алик, напомнили…

Духовка мигом оказалась выключена, кирпич аккуратнень-ко извлечен наружу при помощи мокрой тряпочки и такой-то матери; после чего Ерпалыч расположил сей артефакт на подоконнике. Располагал он его долго, со старанием, пока не удовлетворился исходным вариантом — ни дать ни взять, японец в Сад камней новую редкость приволок.

— Мой перл, Алик! Почти личная разработка. Вы знаете, если вынутый след от машины вскорости да в сохранности вырезать и положить в печку носком от себя к тому месту, откуда гости приехали, — то поверьте моему опыту, их следующий визит становится более чем сомнителен! А если еще и гвоздь поперек забить… или и того лучше — снести в сухом виде на автосвалку и закопать!

Ерпалыч метнулся в комнату и вернулся с книгой в руках. — Вот, Алик, слушайте! «Одно только помни: пока ты такое дело делаешь, все время изо всех сил, всем нутром своим хоти, чтобы сбылось. В этом вся загвоздка…» А мне машинка эта ночная сразу не понравилась. Ездит и ездит, вдобавок подсвечивает. Я ведь еще до ее явления обратился, за гаражами стоял, пока не умотала… ведь говорил вам, Алик, — предметник я, мне так проще…

И вот как раз на этих словах Ерпалыча зазвонил телефон. Громко, требовательно, именно так, как представлялось мне несколько дней назад, когда я набирал свой собственный номер.

Уже спеша из кухни в комнату, к отчаянно дребезжащему аппарату, я соображаю, что это — междугородка. Наверное, не меня, а старого Сват-Кобелища; но я все равно беру трубку.

— Алло!

— Здравствуйте. Залесски Олег… Абрахамович? Если нет, пригласите к телефону, пожалуйста.

Девушка. Молодая. Голос мне совершенно незнаком. И говорит незнакомка по-русски с заметным акцентом, подчеркнуто правильно выговаривая слова.

Ответить я не успеваю, потому что комната неожиданно взрывается лязгом, барабанным грохотом и молодецкими выкриками. Ну конечно, «Куреты»! Конспиратор хренов! Говорить придется, перекрикивая этот грохот… ладно.

— Вы меня слышать? Залесски Олег…

— Я — Залесский Олег Авраамович. Слушаю! — Поспешно рисую на телефоне знак соединения: авось услышат.

— С вами говорят из Соединенные Штаты Америка, Стрим-Айленд.

— Да, да, я слушаю…

Штаты? Но почему не отец, не Пашка, а какая-то девица из второго или третьего поколения эмигрантов? Сердце сбивается на пьяную кадриль.

— Я должна с прискорбием сообщить вам: ваш отец Абрахам Залесски и ваш брат Пол Залесски трагически погибнуть. Недавно.

Комната идет ходуном, я хватаюсь рукой за стол, чтобы не упасть.

Не может быть, это какая-то ошибка!

— Что? Повторите…

— Ваши родственники трагически погибнуть. Приносим свои искренние соболезнования, — голос девушки звучит безжизненно, механически, словно она через силу читает по бумажке заранее заготовленный текст.

И вдруг ее прорывает, сбрасывая почти весь акцент, как сбрасывают одежду перед первой ночью любви.

— Олег Абрахамович! Я не знаю, что еще сказать! Но верьте: я понимаю ваше потрясение! Когда Пол… когда он погиб, я сама была… как это по-русски… в шоке! А потом и ваш отец… Поверьте, мне очень трудно об этом говорить!..

Верю. Верю наповал и наотмашь. Уже не слыша весело громыхающих «Куретов», ногой пододвигаю стул и падаю на него.

Иначе упаду на пол.

Папа, ты в детстве подсовывал мне Шолом-Алейхема, «Мальчика Мотла»… помнишь? «Мне хорошо, я — сирота…»

Нам хорошо… и издалека, из такого далека, что заокеанские Штаты кажутся близкими соседями, слышится невозможным приветом, запоздалым согласием, которое уже не имеет никакого смысла и значения:

— .. .медленным вальсом кружит голова, Звуки мелодии грустно тихи, Хочется просто молчать, но слова Сами собою ложатся в стихи.

Мне и тебе рановато на слом, Пусть и хотим иногда полежать…

Ты меня вспомнил, мой старенький дом? Дом,