Книга Властелин Сонхи - Ирина Коблова

– Знал бы, до чего доживу, – угрюмо проворчал Крелдон, не глядя на девушку. – Не от водянки помру, так со стыда…

– Вы должны дожить до нашей победы, – с сочувствием и в то же время непреклонно отозвалась песчаная ведьма. – Это все, что я могу сейчас сделать.

Орвехту пришло на память: «Лунный свет серебрит и хрустальный павильон, и грязь под ногами, для луны нет разницы между тем и другим…» Из «Третьей похвалы Лунному свету», перевод с китонского Лимилы данг Коревальд, придворной поэтессы, жившей в позапрошлом веке.

Ушли вместе, потом Хеледика исчезла в каменном лабиринте, а Суно повернул в туннель, который вел к ближайшей клоаке. В одной руке тусклый фонарь, в другой ведро с вихлявой ручкой, почти доверху полное мочи. Если б не своевременная помощь ведьмы, Крелдон, скорее всего, и восьмицы не протянул бы.

Теперь вся надежда на Хеледику и на неизвестного вора-амулетчика – при условии, что выболтанная Дирвеном информация достоверна, а то мало ли, что ему там могло присниться с пяти-шести кружек пива… Впрочем, Орвехт не позволял себе надеяться: надо скрепя сердце работать над решением проблемы, даже если нет никакой надежды.

Первую часть своего плана Шнырь выполнил запросто, недаром он самый умный среди гнупи, состоящих на службе у господина Тейзурга. В два счета напросился к ведьме в помощники: «Возьми меня с собой, я тебе пригожусь!» – «Хорошо, пригодишься». Он порывался еще ее поуговаривать, потому что загодя приготовил разные хитрые доводы – жалко ведь, если они пропадут, но ведьма оборвала: «Я же сказала, идем со мной. Только молча».

Господин на ее месте выслушал бы просителя, еще бы всласть поиграл, притворяясь, будто сейчас даст ему от ворот поворот – на это он мастак! А песчаной ведьме, вишь ты, не до игрушек. Не так уж с ней интересно.

Ежели смотреть на нее с расстояния, на первый взгляд она казалась тонкой и хрупкой, как ветка, одетая в изморозь – но только на первый. Куда больше она была похожа на гибкий смертоносный бич. Встретились им по дороге двое амуши… Ага, где встретились, там и остались: мигом скрючились, ссохлись, превратились в два пучка длинной сорной травы с болтающимися корешками, и никакое хваленое колдовство их не спасло.

– Можно, я в их барахлишке пороюсь и чего-нибудь стоящее себе возьму? – оробело и подобострастно спросил Шнырь.

– Можно, если это не волшебные артефакты. Сверни их тряпье и спрячь за те камни.

Рассчитывал на золотишко, да ничего не нашлось. Позеленелые бронзовые побрякушки, лакированные жуки и цикады, чьи-то зубы, нанизанные на кожаную тесемку вперемежку с жемчугом, резной деревянный гребень в пятнышках засохшей крови. Тоже хорошие вещи, но для откупа не годятся.

О том, что у него должок хозяину черного озера, гнупи не стал ей рассказывать. Господину выложил бы все как есть, а с ведьмой держи ухо востро, лучше у нее будто бы невзначай что-нибудь золотое в подарок выпросить. Не то обрадуется и поставит условие: я тебе золото на откуп, а ты за это будешь у меня на побегушках на веки вечные. Каждому ведь захочется такого сметливого, расторопного и храброго помощника… Вы бы разве отказались от ловкого и находчивого Шныря? То-то же, и никто бы не отказался!

Как добрались до выхода, ведьма достала из котомки серое платье с пуговицами на груди, жакетку, шляпку и сноровисто переоделась, скинув то, в чем гуляла по катакомбам: шаровары, вязаную фуфайку и куртку с капюшоном. Невзрачную котомку вывернула наизнанку – другая сторона оказалась поприглядней, с фиолетовым бантом. Сложила туда одежку. Волосы заплела в косу, завернула кренделем и упрятала в вязаный чехол, в придачу надела бартогские очки с синими стеклами. Платье было скомканное, мятое, но она в два счета разгладила его колдовством – словно только что из шкафа.

Шнырю велела держаться в сторонке, будто они не вместе. Ну, это он и сам понимал.

Снаружи был вечер, лилово-зеленый, теплый, ароматный… Только ароматы совсем не те, что в прошлые весны: раньше в эту пору в Аленде пахло цветами, пряностями, вареным шоколадом, а нынче – помойкой.

За то время, что Шныря не было в городе, небитых фонарей поубавилось, но гнупи с ведьмой и в потемках отлично видели, Хеледике даже синие очки не мешали. Издали доносился шум, словно неритмично звенели медные тарелки и люди что-то горланили, голоса были высокие, женские.

– Кажись, это на Гвоздичной площади! – деловито доложил из тени Шнырь.

Туда и направились – посмотреть. Пошли наискось через Поэтический сад, без труда пролезши меж прутьев ограды: кто другой застрял бы, но Хеледика проскользнула вслед за гнупи, разве что котомку сняла и потом опять надела. Шнырь решил, что надобно иметь это в виду, ежели когда-нибудь удирать от нее придется.

В саду росли вишни, яблони, сливы, жасмин и шиповник, и еще бурьян на клумбах, за которыми никто не ухаживал. Зато люди вовсю этот сад удобряли – тоже хорошее дело, хотя неинтересно, раз теперь из-за этого никто не ругается. В темноте белели мраморные постаменты и раскиданные в траве обломки, раньше это были памятники поэтам былых времен. Покойный Шаклемонг литературу не одобрял, пусть и писал нравоучительные книжки о том, что людям можно и чего нельзя.

По ту сторону лежала Гвоздичная площадь, людная, освещенная факелами, полная гомона и суеты.

– Ух ты, вот это да! – восторженно ахнул Шнырь, прильнув к узорной решетке.

– Они что, все разом сошли с ума?.. – озадаченно пробормотала рядом с ним песчаная ведьма.

По углам секретера стояли розы: слева белая в вазе из черного обсидиана, справа черная в молочном халцедоне. Посередине бутылка флабрийского, стоившая едва ли не дороже, чем вся обстановка этого кабинета. Запечатанная алым сургучом, с позолотой и витиеватым росчерком главного смотрителя Флабрийской винодельни на ярлыке.

За стрельчатым окном с вуалью городской пыли на стеклах – грязно-розовое вечернее небо, островерхие черепичные крыши, жестяные флюгера в виде дворцов и кораблей, закопченные башенки со знаменитыми бартогскими часами, показывающими по несколько раз в день целые спектакли: в недрах каждых часов спрятан механический театр. Вдали дымили заводские трубы, пятная закат пепельными размывами.

– Боги и демоны, до чего же мне хочется наконец-то ее открыть… – вздохнул Тейзург, глянув из-под опущенных ресниц на бутылку.

– Открой, – отозвался Хантре. – Остатки печени угробишь, недоеденные мясовертом печеночным.

Хозяин особняка скорчил гримасу, пародийно-огорченную, ироничную и снисходительную. После скитаний в катакомбах он стал чаще гримасничать, как будто в результате пережитых лишений в элегантном рафинированном господине проснулся уличный фигляр.

– Увы, ты прав. Пока не восстановится здоровье, на эту прелесть можно только смотреть, как на дразнящий недосягаемый мираж.

В рупамонском монастыре их вылечили от паразитов, но прописали диету. Оба мага владели техникой самоисцеления и рассчитывали привести себя в порядок за две-три восьмицы.