Книга Ненависть - Джулия Баксбаум

Возможно, мне следовало бы развернуться и идти домой. Послать ему письмо или открытку по электронной почте или позвонить. Возможно, мне следовало бы развернуться и идти домой, окончательно оставив его в покое. Смириться с тем, что у меня был шанс, который я упустила, после чего двигаться дальше. Но я так не могу. И не хочу. Я борюсь за нас. Строю все заново на пустом месте.

Тем не менее я как вкопанная стою на его коврике с надписью «Добро пожаловать!» и не могу ни нажать кнопку звонка, ни уйти прочь.

Я точно не знаю, сколько я уже тут торчу, но достаточно долго, ведь ноги мои совсем устали, а я успела подсчитать, что краска на его дверной коробке растрескалась ровно в ста тридцати двух местах. Я уже пятнадцать раз пыталась что-то предпринять «на счет три». Я дважды прочитала первую страницу «Нью-Йорк таймс». Я пыталась дышать, как на занятиях йогой.

И я не продвинулась ни на шаг.

Некоторое время я обдумываю, что я ему скажу, если все-таки позвоню в дверь и если он окажется дома, и вот эти два гигантских «если» отдаляют меня на весьма заметную дистанцию от реальности того, что я пытаюсь сделать. Если X и Y, тогда Z. Я не охвачена той манией любви, которую можно увидеть по телевизору и которая заставляет сразу же говорить человеку, что ты по отношению к нему чувствуешь. Наоборот, я не ощущаю ничего, кроме ужаса, сознавая, что в какой-то момент в ближайшем будущем мне предстоит общаться непосредственно с Эндрю. И мне придется ему что-то сказать. И объяснить свое поведение в течение последних нескольких месяцев. И извиниться.

И мне нужно будет произносить какие-то слова, которые уже нельзя будет забрать назад, и отменить какие-то действия, которые, казалось бы, уже никак отменить нельзя.

Я попрошу начать снова. Игра закончена, попробуйте еще раз. Вероятность не на моей стороне. Я скорее проиграю, чем выиграю.

Я чувствую, что меня тошнит, и думаю, что меня может вывернуть прямо на его коврик, если я буду стоять здесь и дальше. Ощущение такое, что мои внутренности сплющены, как будто внутри меня им не хватает места. Словно я представляю собой игру «Операция», и меня в разных местах по краям трогают пинцеты, посылая электрический ток прямо в центр моего существа. Потом ощущений становится слишком много, чтобы это можно было вынести, и я поднимаю палец и жму на кнопку звонка. Я надавливаю на нее всем телом, поэтому он поет громко и очень долго.

А потом я жду. Я не слышу за дверью вообще никаких звуков. Я звоню опять; второй раз сделать это уже проще. А затем снова жду.

В конце концов раздается какое-то шарканье.

— Кто там? — спрашивает Эндрю.

— Это я. — Тут я понимаю, что уже не вхожу в его ближайшее окружение и мне нужно назвать свое имя. — Это Эмили.

— Какого хрена! — слышу я его голос, после чего следует громкий стук, затем опять: — Блин. — После чего уже: — К черчу! Что за хрень!

— Это Эмили, — повторяю я, хотя уверена, что он расслышал это и с первого раза. — У тебя здесь краска потрескалась в ста тридцати двух местах.

— Что? — переспрашивает он, а затем дверь открывается и передо мной появляется Эндрю. На нем зеленые боксерские трусы в горошек, которые я купила ему на распродаже; рубашки нет. Глаза полуприкрыты и жмурятся под лучами утреннего свет а. Правой рукой он растирает левый локоть. Свою забавную косточку. Но сейчас он не смеется. Он смотрит на меня, но ничего не говорит. Не приглашает войти и не прогоняет. Просто стоит, жмурится и трет локоть.

— Привет, — говорю я.

— Эмили? — удивленно произносит он, как будто он только что заметил меня. Мне приятно слышать свое имя из его уст, хотя тон у него далеко не дружелюбный.

— Привет, — повторяю я, — с Рождеством. — Эндрю склоняет голову набок и внимательно смотрит на меня.

— Можно войти? — Он открывает дверь шире, и я вхожу за ним в квартиру. Я не знаю, следует мне сесть или лучше остаться стоять. Эндрю не садится, поэтому я тоже этого не делаю. Я могу говорить и стоя. Я рисовала в своем воображении, как мы беседуем на диване, но я могу импровизировать. Я могу.

— Я знаю, что сейчас очень рано, и мне жаль, что я тебя разбудила. Но я хочу поговорить с тобой, хотя знаю, что у тебя такого желания нет. — Я перевожу дыхание и осматриваюсь. Последний раз я была здесь еще до Дня труда. Все выглядит точно так же, похоже на витрину из «Икеа» — бежевый раздвижной диван, коричневый ковер, сотканный петельками, на стенах — черно-белые фотографии в рамках. Это почему-то ободряет меня. Как будто его мебель осталась стоять на месте, дожидаясь моего возвращения.

— Я не вовремя?

— Тебе не кажется, что ты несколько запоздала с этим вопросом?

— Да. — Я опускаю глаза. На полу я замечаю картофельную кожуру, и меня подмывает поднять ее и выбросить в ведро для мусора. Впрочем, я сдерживаюсь, потому что это выглядело бы вообще нахально. — Ты здесь один? Я имею в виду, что нам нужно поговорить наедине.

Я догадываюсь, что сказала что-то не то, поскольку Эндрю, судя по его виду, разозлился до такой степени, что, кажется, вот-вот начнет на меня орать.

— Нет, здесь только я. И никого больше. — Он кричит, но без крика. — Послушай, только-только рассвело. Чего ты хочешь?

— Просто поговорить. Может, присядем? — Ноги у меня дрожат. Я сажусь, не дожидаясь ответа. Он следует моему примеру и устраивается на самом краешке дивана, как можно дальше от меня.

— Я знаю, что не слишком сильна в этих делах. — Я делаю паузу, надеясь, что он выручит меня, но Эндрю только смотрит вниз и выжидает. Ему не помог бы психотерапевт; он не испытывает страха перед неловким молчанием. — Мне нужно сказать тебе очень много всего, и я надеюсь, что ты меня выслушаешь. Правда, я этого не заслуживаю, но я надеюсь, что ты все равно мне в этом не откажешь. Я знаю, что мне следовало бы позвонить, а не просто так заявляться к тебе. Я знаю, что выглядит это странновато и отталкивающе. Прости меня за это. Прости меня за все. Я действительно не знаю, как сделать это правильно.

— Эм, расстаться с кем-то — не преступление. Я уже пришел в себя, — говорит Эндрю и пожимает плечами, как будто речь и правда идет о какой-то чепухе. Он уже не выглядит злым, а просто безразличным. Что, как я теперь понимаю, намного, намного хуже.

— Я запуталась, — говорю я. — Я не жалею, что рассталась с тобой.

— О’кей. — Он качает головой, словно говоря: «Тогда какого же хрена ты здесь делаешь?»

— Я должна была так поступить.

— О’кей.

— Потому что я не была готова к тебе. Я хочу сказать, у меня все смешалось, но я этого не понимала. Догадываешься, о чем я?

— Нет.

— Я делала вид, что все хорошо, хотя это было не так. Мое сердце было заковано в броню, защищавшую меня от жизни. Ясно?

— Нет.

— Я жила с пустотой внутри, ты знаешь, что я имею в виду?