Книга Подвал. В плену - Николь Нойбауэр

– С вами все в порядке, господин Паульссен?

Он отмахнулся. Его взгляд снова обратился к мольберту, где на белом холсте засохли кляксы краски. Почему он вообще еще остается здесь? Ах да, надежда. Если бы он оставил надежду, то лег бы и уже больше никогда не встал. Когда-то в Гамбурге он читал об этом стишок в журнале «Бэкерблюме»[51]. Словно специально для человека, который забыл, на что надеялся.

Он посмотрел в сторону кухни, и в душе вновь возникло беспокойство, словно ему срочно нужно было о чем-то подумать. Да, девушка из полиции, которая хотела что-то у него узнать. Это было что-то угрожающее, он сразу сбросил это в темные провалы своей памяти. Он ей ничего не скажет, пусть приходит хоть каждый день. Все кончено. Тварь мертва.

Тварь мертва. Он еще раз мысленно повторил это предложение. Но это была всего лишь бессмысленная комбинация букв, не дававшая никакого эффекта – никакого фейерверка в синапсах.

Хорошо.

– Вот, пожалуйста.

Перед ним появился стакан воды и дозатор с таблетками. Он проглотил пилюли: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Так много пилюль, чтобы только удержать его на этом свете. Что за напрасная трата денег из больничной кассы! Чьи-то руки бережно забрали у него палитру и кисти и помогли ему подняться. Он схватил палку и кое-как доковылял до постели. Добравшись до цели, он поднял руки, чтобы ему помогли снять свитер. От долгого сидения в одной позе у него болело все тело. Он с удовольствием опустился на подушки. В темноте мелькнул знакомый образ.

– Вы? Вы пришли снова. Я вам ничего не расскажу.

– Да, да, господин Паульссен. Вот так хорошо?

Он кивнул. В нем забрезжила надежда, крошечный лучик: может, приняв в этот раз множество таблеток, он сумеет сделать то, чего не получалось уже много лет? Может, он поспит сегодня ночью?

Дверь закрылась. Неужели кто-то произнес: «Добро пожаловать в ад»? Гамбург.

Он закрыл глаза и позволил себе погрузиться в темноту, надеясь на сон. Она была последним, что он видел, когда его сердце перестало биться.

Они молча работали рядом. Для их совместного кабинета Вехтер принес из дома старую кофе-машину, которая громко срыгивала средством для удаления накипи. Это следовало сделать уже давно. Нет в мире более успокаивающего звука, чем работа старой кофе-машины.

– Ты не хочешь пойти домой? – спросил он Ханнеса.

– М-м-м… нет.

Собственно, он должен был предложить Ханнесу устроиться на диване. На его собственном диване. Ханнес еще никогда не переступал порог его квартиры, хотя постоянно делал недвусмысленные намеки и ждал приглашения. Но Вехтер просто не мог пустить его к себе – Ханнеса, который так аккуратно раскладывал предметы на своем столе. Кроме того…

Он не хотел видеть посторонних людей у себя в квартире. В последнее время он совсем перестал хлопотать по хозяйству. «В последние года два», – поправил голос в его голове, который Вехтер тут же заткнул. «Разве это можно назвать хозяйством?» – спросил другой голос. Он и его заткнул. Если сейчас вступит третий голос, у комиссара просто не хватит рук, чтобы заткнуть рот и этому. Он вспомнил об ужасе в глазах Оливера Баптиста, когда тот увидел его квартиру. Но Ханнес будет смотреть на нее не просто в ужасе, он сразу же вызовет окружного врача, чтобы Вехтера куда-нибудь отправили. Церемониться он не станет.

– Ты можешь переночевать у меня в квартире на диване, – произнес комиссар и тут же удивился своим словам.

«Ах да! Здравствуй, третий голос».

Ханнес долго смотрел на Вехтера, потом улыбнулся:

– Спасибо, не нужно.

– Да не говори ерунды, ты меня не стеснишь.

Ханнес покачал головой:

– Я буду рад, если мне больше не придется выходить наружу. Но все же спасибо. Ты – настоящий друг.

«Ты тоже», – подумал Вехтер.

– Отправлю сейчас эту бумагу по факсу, – сказал Ханнес и вышел из кабинета.

Зазвонил телефон. Незнакомый номер. Был лишь один человек, который звонил Вехтеру на рабочее место напрямую. Он поднял трубку:

– Привет, Ивонна. Как дела?

– Это ты? – Голос начальницы звучал как обычно: низковато, как у заядлой курильщицы, хотя она ни разу в жизни даже не притронулась к пачке. – Могло быть и лучше.

– Я думал, ты не хочешь ничего о нас знать.

– Я же не могу спустить вас с поводка, чтобы вы безнадзорно рыскали по городу. Иногда я должна нагонять на вас страх и ужас. – Она хрипло рассмеялась и зашлась кашлем.

– Было бы хорошо, если бы ты сидела рядом.

– Ты не справишься сам с этой сворой? – хрипло хихикнула она.

– Я никогда не справлюсь с твоим начальником.

– С Берни? Что он там натворил?

– Послушай, я не хочу сейчас портить тебе нервы. Но есть люди, которые очень плотно опекают двух наших подозреваемых…

– Баптистов. Газеты я читаю.

– Да, они покрывают Баптистов. Лорен Баптист – директор аудиторской фирмы, возглавляет один или несколько федеральных фондов, плюс еще и в федеральный банк свои лапы запустил. Я не удивлюсь, если через эту контору иногда скрытно отмываются доходы от незаконного бизнеса. Мы тут кое-что накопали. Но я думал, ты ничего не хочешь знать, даже если убьют архиепископа.

– Ну послушай, мне уже любопытно, что вы там раскручиваете.

Хотя Вехтер в этом расследовании не продвинулся ни на сантиметр, его успокаивало, что начальница думает об их команде, пусть и находится далеко. Он трижды перекрестился бы, если бы Ивонна снова возглавила его отдел. Нет, спасибо, он больше не собирался подниматься по карьерной лестнице.

– Так что там натворил Берни?

– Велел мне проделать работу над ошибками. Написать отчет о том, какие версии, не связанные с Баптистами, мы прорабатываем.

– Отнесись к Берни серьезно, – ответила она. – Он вас прикрывает, и больше, чем ты думаешь.

– Что ты хочешь сказать?

– Напиши отчет. Держи свой ум открытым. Это не повредит. – Она покашляла. – А сейчас попрощайся со мной. Будь здоров.

Ивонна положила трубку.

Сделав несколько попыток, он все же дозвонился до госпожи Вестерманн из управления по делам молодежи. Она тоже работала сверхурочно.

– Как всегда, – вздохнула она. – Что у вас там так булькает?

– У нас новая кофе-машина.

– Очень уютный звук. – Он мог даже по телефону ощутить ее теплую улыбку.

– Вам удастся выцарапать мальчика из родительского дома?

– Это нелегко. Я ведь всего лишь опекун – представитель в судебном деле. Он должен одобрить взятие под опеку. Если ни сын, ни отец не согласятся, у нас будут связаны руки.