Книга Дело №306 - Матвей Ройзман

Показав мне несколько инструментов, он сказал:

— Теперь посмотрим библиотеку…

Подойдя к стеллажу, архитектор протянул руку к толстому тому, на черном корешке которого горело золотом тисненное латинским шрифтом название: «История смычковых инструментов». Я заметил, что знаю этот добротный труд Юлиуса Рюльмана, и перевел разговор на книгу француза Феликса Савара. Этот ученый открыл, что старинные итальянские мастера, в частности Страдивари, измеряли части скрипки не кронциркулем, а соотношением высот звуков.

— Что и говорить, Страдивари — гений! — вздохнул Георгий Георгиевич. — Только не забывайте: его учитель Никколо Амати за каких-нибудь тридцать лет преобразил гнусавую виолу в классическую скрипку с итальянским тембром. Он — основатель кремонской школы. Без него не было бы ни Антонио Страдивари, ни Андреа Гварнери, ни Франческо Руджери!

— По-вашему, выходит, что виола — прародительница скрипки? — спросил я. — А вам не приходилось любоваться киевской фреской одиннадцатого века, где изображен человек, держащий у плеча смычковый инструмент?

— Давно известно, что сначала смычковые инструменты появились у славян — в Далмации, в Истрии. Оттуда бродячие музыканты разнесли их по Европе. Классический тип скрипки создан в своем первоначальном варианте в Польше. Он достиг совершенства в Северной Италии — Кремона, Брешиа… Итальянцы — народ музыкальный. У них растут чудесные разновидности кленов и елей. Им сам бог велел заниматься скрипкой! — Савватеев потер руки и добавил: — Верно, славяне сотворили «прабабушку» виолы. В истории скрипичного мастерства вы разбираетесь. Впрочем, я не очень долюбливаю национальную спесь. Это извращенный патриотизм!

Черт бы его побрал! В эту минуту я думал, как мне напасть на след похищенного красного портфеля. Ведь в этом кабинете — в шкафу, на стеллажах, в ящиках стола, под разостланным во всю комнату ворсистым ковром — можно спрятать добрую сотню красных портфелей!

Между тем архитектор раскрыл изданную англичанами монографию о скрипке Страдивари «Мессия». Вздохнув, он сказал, что есть очень ценная монография о скрипках, написанная Никколо Паганини, но эту библиографическую редкость он не смог достать. Я посочувствовал Савватееву, пожалел, что у него маловато старинных сочинений и смычковых инструментов.

Он тряхнул головой, спросил:

— Хотите посмотреть редкостные вещи, которых, ручаюсь, ни у кого нет?

— Зачем об этом спрашивать?

Он скрылся за подставками, где стояли доски с неоконченными чертежами. Я было шагнул к стеллажам с книгами, но сзади меня послышалось тихое щелканье замка. (Впоследствии я узнал, что у архитектора вмурован в стену секретный шкафчик, оклеенный теми же обоями, что и комната.)

На вытянутых руках, осторожно, как запеленатого младенца, Савватеев принес металлическую плоскую, размером чуть больше писчего листа, шкатулку. Он торжественно опустил ее на столик, вставил в узкое отверстие замка ключ, похожий на лезвие перочинного ножа. И крышка сама медленно поднялась; в шкатулке лежала черная кожаная папка с серебряной монограммой коллекционера. Вынув ее из шкатулки, он развязал тесемки, раскрыл и, приподняв верхний лист, показал мне. Я протянул руку, чтобы взять его и получше рассмотреть, но он остановил меня таким возгласом, словно я подносил к бумаге зажженную спичку. Это была таблица толщинок к скрипичной нижней деке французского мастера Жана Вильома, написанная красными чернилами. Внизу стояла подпись Вильома. Глаза Георгия Георгиевича блестели, на щеках появился румяней, рука дрожала, точно от листа шел электрический ток.

— А вот таблички итальянца Базьяка Леонардо, вот — француза Николя Люпо, вот — русских Александра Лемана, Евгения Витачека!

Захлебываясь и выкрикивая, архитектор объяснял: дека какой скрипки и кем была сделана по той или иной табличке, кто из музыкантов играл на инструменте, какова судьба мастера и его учеников. А когда наконец в его руках затрепетали подлинные первый и второй варианты табличек для «Жаворонка» Золотницкого, он стал говорить с хрипотцой и глотать слова.

Показав все, что находилось в папке, коллекционер уложил в нее таблички, завязал узлами тесемки и никак не мог попасть ключом в тоненькую скважину замка. Я помог ему, и крышка шкатулки как бы нехотя сама опустилась и защелкнулась.

Когда мы снова уселись в кресла, я спросил Савватеева, почему он не напишет и не издаст монографию о своей коллекции скрипок и табличек. Оказалось, что он уже пишет небольшую книгу, в которой пытается дать разносторонний анализ инструментов различных маетеров, в частности своей коллекции: дерева, из которого скрипка сделана, ее формы, толщинки дек, грунта, лака… Что главенствует в работе того или иного мастера? Каков творческий почерк каждого?

— Вы знаете, — напомнил я ему, — что в конце пятидесятых годов наш мастер Денис Яровой получил большую медаль червонного золота на родине Страдивари?

— Знаю… От конфедерации художественных ремесел, на выставке альтов в городе Асколи Пичено. Но это не совсем то, что меня занимает. Я делаю ставку на «Родину» Золотницкого. Это должен быть совершенно уникальный, необыкновенный инструмент!

Он взял со стола отпечатанную на машинке рукопись, полистал ее и стал читать:

— «Кто может тонко изучить и сравнить данные каждой части самой худшей и самой лучшей скрипок? Только мастер, долгое время занимающийся их реставрацией и на основе опыта познавший эти инструменты.

Но не только в этом дело! Подлинный художник скрипки должен уметь своими руками делать ее. И этого мало! Он еще обязан играть на инструменте, оттого что многие особенности дерева познаются лишь на слух.

Однако теперь нельзя рабски копировать инструменты даже прославленного Страдивари. Три века назад от скрипки требовали мягкого тона, нежного тембра. В наше время, принимая во внимание огромные, далеко не всегда радиофицированные аудитории, необходимо, чтоб инструмент обладал полнозвучностью и, если позволительно употребить такой термин, дальнобойностью. Поэтому скрипка „Родина“, над которой сейчас работает Андрей Яковлевич Золотницкий…»

— Два варианта этой скрипки я подробно описал, — сказал архитектор, откладывая рукопись, — а вот третий не могу. Конечно, кое-какие сведения я получил, кое-что предвижу, но таблички толщинок, особенно нижней деки… — Он развел руками.

— Вы же в прекрасных отношениях с Андреем Яковлевичем!

— Я просил его показать таблички. Предупредил, что мне нужен десяток цифр, измененных в третьем варианте по сравнению со вторым. Но старик… неподдающийся! Вы слыхали, в чем Андрей Яковлевич заподозрил даже своего сына? А я все-таки человек посторонний. Поглядеть не дал.

— Жаль… Значит, теперь ваша книга останется недописанной. Ведь с красным портфелем исчезли и все расчеты третьего варианта «Родины». И себя старик наказал, и вас…

— У меня есть свои соображения: тот, кто унес портфель, посмотрит, что в нем, и пришлет обратно.