Книга Русские и государство. Национальная идея до и после "крымской весны" - Михаил Ремизов

Начнем с первого аргумента. Только самые благонамеренные зрители наших федеральных телеканалов отказывались признать наличие в российской экономике фундаментальных факторов кризиса и считали достигнутую «стабильность» прочной, как скала. Все остальные кризиса ждали. Какую роль сыграла в его запуске новая международная ситуация после пятидневной войны – сказать сложно. Вряд ли слишком существенную. Больше того, с точки зрения интересующего нас вопроса это совершенно не важно.

Потому что тот бум, которому был положен конец, не имел к модернизации никакого отношения. Он усугублял зависимость экономики от экспорта сырья, импорта готовой продукции и спекулятивных капиталов и в целом способствовал ее дальнейшей деиндустриализации. И главное, самим фактом своего наличия он позволял государству прекрасно обходиться без модернизации.

Модернизация – это всегда жестокая необходимость.

Мы не знаем, насколько далеко зайдет финансовый кризис в России и мире, но не без оснований можем предположить, что уже исчерпана прежняя модель экономического роста. И если сегодня государством не будут заложены фундаментальные основания для экономического, и прежде всего промышленного, развития, то в ближайшем будущем мы не сможем наслаждаться даже иллюзией успеха и благополучия.

Что же касается внешней политики Кремля, то она действительно находится в противоречии с его экономической политикой. Но не в том противоречии, о котором говорит Л. Шевцова и ее единомышленники.

Они утверждают, что невозможно обеспечить экономическое развитие, проводя размежевание с Западом. В действительности же эта формула нуждается в инверсии: нельзя, проводя размежевание с Западом, пренебрегать форсированным экономическим развитием. Или иначе: выход из политической структуры глобальной «империи» делает смертельно опасной консервацию колониальной экономической структуры.

Таким образом, именно пятидневная война и разрастающийся экономический кризис, впервые за долгое время, придают теме модернизации политическую серьезность.

Другой аргумент «либералов» – умозрительный – не менее интересен и поучителен.

Взаимоотношения «Запада» и «модернизации» действительно представляют собой нетривиальную проблему. Особенно для незападных обществ.

Рассуждать о том, следует ли в принципе понимать модернизацию как вестернизацию, здесь вряд ли будет уместно, поскольку это завело бы нас слишком далеко. Но даже если условно допустить, что этот вопрос решен положительно, что модернизация признана эвфемизмом усвоения западного опыта, мы не можем избежать вопроса о том, в какой взаимосвязи находятся усвоение этого опыта, с одной стороны, и отношения с политическим Западом как его исконным носителем – с другой.

Ответ на этот вопрос, со всей доступной ученому лаконичностью и откровенностью, сформулировал Эвард Шилз: «Быть «современным» означает быть западным без бремени зависимости от Запада».

Иными словами, если между модернизацией и политикой зависимости и существует какая-то корреляция, то исключительно обратная. Чем более западной – внутренне, структурно, – будет становиться Россия, тем большее отторжение и беспокойство она будет вызывать у политического Запада.

Та же «пятидневная война» – прекрасный тому пример. Впервые в нашей новейшей истории защита жизни и достоинства гражданина стала реальным приоритетом военной и дипломатической политики государства. Впервые Россия реализовала с британской последовательностью принцип ответственности экс-метрополии за урегулирование конфликтов вокруг статуса территорий на пространстве своей бывшей империи (разумеется, в собственных интересах, что тоже очень по-английски)[136].

Одним словом, Россия наконец повела себя как цивилизованная западная держава. И оказалось, что именно этого Запад ей никогда не простит.

В экономической сфере эта закономерность проявляется еще отчетливее. Главная дилемма экономической интеграции для России состоит в выборе между встраиванием в пространство «Большой Европы» и формированием собственного интеграционного пространства на базе Таможенного союза. Соединять эти цели можно лишь демагогически (что и делалось на протяжении минувших лет), но не практически.

И именно «европейский выбор» в этой дилемме (курс «интеграции в Европу» на ее системных условиях) делает Россию страной, качественно неевропейской по уровню и типу развития. Это утверждение парадоксально лишь на первый взгляд. Некоторые теоретики «Большой Европы» (такие как Карл Хаусхофер) справедливо указывали, что за пределами европейского ядра (где лежат эти пределы – тема отдельной дискуссии) принципом интеграции является не сходство, а различие в уровне развития экономик, обеспечивающее их комплементарность. В нашем случае речь идет о закреплении сырьевой специализации.

Если репутация Хаусхофера кажется слишком двусмысленной для подтверждения этой простой мысли, могу сослаться на заявления еврокомиссара по торговле Питера Мандельсона, объявившего войну «ресурсному национализму» стран – партнеров ЕС, пытающихся стимулировать переработку сырья на собственной территории с помощью экспортных пошлин (речь идет не только об энергоносителях, но также о древесине, биоресурсах и других видах сырья).

Модернизация экономики и общества никогда не осуществлялась и не может осуществляться в условиях полной открытости более развитому рынку. И это касается не только рынка, но и политической системы, культурной среды. Впрочем, об абсолютной закрытости можно сказать то же самое. Модернизация – это стратегия избирательной закрытости, которую планомерно реализует государство, исходя из осознанных приоритетов развития.

Кстати, именно эту жизненно важную избирательность в отношениях с западным миром нам категорически не рекомендуют его уполномоченные представители. Для того чтобы избежать катастрофической изоляции и жалкой участи «страны-изгоя», утверждает Кондолиза Райс, «Россия должна в полной мере интегрироваться в мировой политический и экономический порядок».

Этот отнюдь не громогласный пассаж кажется мне кульминационным моментом нашумевшего выступления госсекретаря в Фонде Маршалла, поскольку он обнажает главную «стратагему» антироссийской игры – навязывание ложных альтернатив:

● между абсолютной изоляцией и безоговорочной интеграцией;