Книга Виктор Цой - Александр Житинский

Речь здесь идет о поездке во Францию на фестиваль в Ле Бурже вместе с питерским «Аукцыоном» и московскими «Звуками Му». Об этом же вспоминает Рашид Нугманов, называя поездку «чисто культурной акцией». И выход во Франции пластинки «Последний герой» тоже был такой культурной акцией, не приносящей дохода, но способствующей славе.

Доход приносили стадионы.

Константин Кинчев

«Вообще Цой пафос любил. Он чувствовал себя звездой и старался этому соответствовать. Ездил только на машине с затемненными стеклами. Не удивлюсь, если у него и телохранители были. Не помню, в Красноярске или Новосибирске он заявил: „Я на сцену не выйду – зал неполный“. Так в зале такое началось, что их там чуть не убили. Заносило его, это точно. Может, потом и прошло бы…

Потом у них Юрик Айзеншпис появился, у которого все схвачено. Казалось бы, только человек освободился – нет, опять надо… Но менеджер-то он хороший, другое дело – какой человек. Мне Цой в последнее время с гордостью говорил: „Мы сейчас восемьдесят семь концертов зарядили!“ – „Ну, – говорю, – ты что, все деньги заработать хочешь?“ – „А что? Пока можно зарабатывать – надо зарабатывать!“»

Интересно, что к успехам Цоя в Москве и Питере относились по-разному. Я говорю об отношении «рок-тусовки». Для Москвы Виктор изначально был «звездой» – сначала совсем маленькой, потом все крупнее. Уже в 1983–84 годах Цоя приглашали в столицу и рекламировали как восходящую звезду. А приглашение Соловьева сниматься в «Ассе» закрепило уважение.

Цой в Москве не имел того шлейфа первоначальных неудач, о котором прекрасно осведомлены рок-клубовские завсегдатаи. Цой был «свой», пэтэушник, к которому относились любовно, но снисходительно, помня его мучения с составом, посмеиваясь над приглашением Каспаряна, а потом Густава, а уж временное появление Африки в составе группы в качестве перкуссиониста вообще вызывало гомерический смех.

Как говорится, нет пророка в своем отечестве.

Кроме того, Питер исторически не любил пафос, деньги (потому что никогда при советской власти их не имел), московских понтов и ментов. Хотя питерских ментов тоже не жаловал.

Московская рок-тусовка пристально следила за тем, что происходит в Питере, не упуская случая упрекнуть питерских в снобизме.

При этом все понимали, что настоящий коммерческий успех возможен только через столицу, ее финансовые и властные рычаги. Особенно упрочилось это понимание при смене экономической формации, когда роль капитала резко усилилась.

И опять я о закономерности и случайности. Казалось бы, Цоя привела в Москву случайная встреча и пылкая влюбленность. Ведь мог же он, хотя бы теоретически, влюбиться в барышню из Волгограда, вроде той, о которой рассказывал Белишкин.

Мог. Но влюбился в москвичку.

Я вовсе не к тому, чтобы упрекнуть Цоя в расчетливости. Просто звезды, столь любимые им, всегда располагались так, что вели его к намеченной цели – самому стать Звездой.

И каждая случайность встраивалась в закономерное движение к славе.

Но в Питере этого не понимали. Кто? Витька? Суперзвезда?.. Да нет, он хороший парень и песни у него классные. Но супервезда? Нет, он ведь не Элвис Пресли.

Майк Науменко (из книги «Виктор Цой. Стихи, документы, воспоминания», 1991):

«Мне не нравилось то, как он изменился в последние годы. Вероятно, это болезнь, которой переболели многие рок-музыканты. Деньги, девочки, стадионы – и ты начинаешь забывать старых приятелей, держишь нос вверх и мнишь себя суперкрутым. Что же, не он первый и не он последний. Все мы люди. Просто я несколько удивлен тем, что после смерти из него пытаются сделать некоего ангела. Не был он ангелом, как не был и демоном. Как и все мы, он был просто человеком со своими плюсами и минусами».

Андрей Тропилло (из беседы с автором, 1991):

«Я не знаю, может быть, Цой внутри надеялся, что он все равно сильнее этой ситуации, что он выйдет из нее самим собой: „Мой порядковый номер на рукаве. Пожелай мне удачи в бою…“ Не знаю, может быть. Но этот бой… Цой всегда был один, сам по себе, а армия его, с которой он шел, она подевалась куда-то. Причем армию-то это как раз и устраивало, что интересно…

…А в бою что? Можно было только пожелать ему удачи. Хотя… То, что в таком виде – в этой попсации – не может дальше продолжаться его творчество, для меня было абсолютно очевидно. Тут никакого боя не должно было быть. Получилось так, что армия пошла что-то завоевывать, и вдруг колотится где-то там за деньги или за идею никому не доступную. А в этой армии есть воин-единоборец, который на своем квадратном метре всегда борется за справедливость. Это Витя…

…Я, честно говоря, не уверен, что Цой всего этого не понимал. Потому что он был умный человек. Хотя и замкнутый. И всплески у него были крайне редко. И еще мне кажется, что никто из окружающих на самом деле его хорошо не знал».

Наталья Науменко (из письма автору, 2008):

«Однажды вечером, возвращаясь с работы, возле кондитерской фабрики им. Крупской я нос к носу столкнулась с Рашидом Нугмановым.

– О! Привет! Ты откуда и куда?

– От вас. А куда – несложно догадаться.

– Да уж. Понятно. Кто у нас?

– Цой. Мы вдвоем решили заехать.

Рашид полетел за бухлом, а я поплелась домой с некоторым смятением в душе. Я знала, что Цой теперь живет в Москве, что у него вместо Марианны – Наташа (маленькая?), что он знаменит. Тася рассказывала про их случайную встречу на Владимирском („важный, нос выше головы, я ему, чего, мол, не здороваешься, зазнался что ли, крутым стал, а он заулыбался, отшутился, ишь какой!..“).

Цой сидел на диване в любимой позе: положив ноги на стол. Я почему-то не могла отвести взгляд от красных носков. Разволновалась, словно пришла не домой, а туда, где меня не особенно ждали. Неловко снимала пальто, тараторила про Рашика – противно суетилась. Цой же почти не двинулся – так: легкий поклон, шевеление руки с сигаретой… Скульптура. Майк разговор не поддерживал и никак мне не помогал. Кажется, он хотел поскорей выпить.

Наконец вернулся Рашид – милый, приветливый, спокойный. Интересно рассказывал про кино, про съемки. Я поглядывала на Цоя и молчала, боясь от смущения сморозить очередную глупость, спросить невпопад. Да и не о чем спрашивать. Как жена-дети? Каковы творческие планы великого артиста?

Мне вдруг показалось, что Витя усмехается. Нет, не может быть. И все-таки он смотрит с вызовом, с иронией и почти ничего не говорит. Зачем он здесь? Увидеть, что Майк потолстел и поседел, что я так же плохо одеваюсь, что в нашей комнате осталось все по-прежнему?

Украдкой глядя на неподвижное лицо, я думала с тоской: неужели это тот самый мальчик, который поздравлял меня с японским Днем девочек, а я его – с Днем мальчиков, тот Витька, который пил вместо кофе цикорий и застегивал Женьке ползунки? Интересно, мне сейчас неловко за себя или за него?..