Книга Изгнание - Чарльз Паллисер

Схватив сержанта за руку, я пробормотал, что провожу его, и потащил в прихожую.

Убедившись, что мы далеко от гостиной и нас никто не услышит, я сказал:

– Признаюсь, что солгал вам, мистер Уилсон. Глупо с моей стороны, но я лишь подумал, что вы не поверите тому, что случилось на самом деле. Верно, именно я напал на мистера Давенанта Боргойна неделю тому назад. Мы столкнулись в тумане, и я не знал, что это он, подумал, что тот, с кем я столкнулся, хочет причинить мне зло, и я просто защищался.

Он скептически приподнял бровь.

– Вы понятия не имели, что это он?

Возможно, он догадался, что я что-то скрываю. Мог ли он поверить, что я совершенно случайно наткнулся на того единственного в Торчестере человека, в убийстве которого меня теперь подозревают?

Пришлось сказать:

– Я знал, что нахожусь на улице, где жил мистер Давенант Боргойн, но я не мог знать, с кем подрался. Я уже признался, что солгал вам, но это единственная ложь.

Я замолчал. Чтобы окончательно не утонуть, я каким-то безрассудством схватился за правду:

– Нет, есть еще одна ложь. Дело в том, что сюда я пришел в воскресенье в час, а не раньше. Я пытался солгать потому, что испугался, поняв весь заговор против меня и осознав его опасность. И все же я совершенно невиновен. Не я писал эти грязные письма, и не я издевался над животными, и я не убивал мистера Давенанта Боргойна.

Лицо его не выражало ни сочувствия, ни сомнения.

С растущим чувством досады я продолжил:

– Улики были состряпаны так, чтобы изобличить меня. Позвольте предложить вам пример, о котором вы пока не знаете. Когда вы с ним завтра увидитесь, мистер Фордрайнер обязательно признает в орудии убийства инструмент, украденный у него. Но я его не крал. Могу все это объяснить точно так же, как могу объяснить каждый факт против меня. Но дело в том, что я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь мне поверит.

Уилсон внимательно выслушал, потом сказал:

– Я всего лишь человек, мистер Шенстоун. Скажу, что я сделаю. Не стану требовать ордер лишь потому, что мистер Фордрайнер уверен, что убийство совершено его инструментом и что украли его именно вы. Хотя это было бы prima facie[16]доказательство для любого расследования. Нет, я обращу свое внимание на другое обстоятельство, о каком до сих пор не упоминал. Похоже, что некоторые из писем написаны человеком, полагавшим, что молодая особа, вероятно, близкая родственница, была соблазнена и покинута мистером Давенантом Боргойном. Теперь я знаю, что во время ссоры на балу вы обвиняли его в недостойном обращении с вашей сестрой. Но, конечно, письма были написаны за недели до этого. Поэтому я расспрошу моих новых друзей и поинтересуюсь, были ли у вас причины думать, что убитый посягнул на добродетель вашей сестры за несколько недель или месяцев до бала. Справедливо ли это?

– Весьма справедливо, сержант Уилсон, – произнес я с деланой непринужденностью.

– Возвращаюсь в Торчестер и завтра прежде всего заеду в дом мистера Фордрайнера показать орудие убийства. Надо выяснить правду. Потом поговорю с такими милыми людьми, как миссис Куэнс и миссис Гринакр. Они хотели пообщаться со мной и передать несколько писем, и тогда я доберусь до сути того, кто же их писал и кто задумал зло против убитого. Если я приму решение, то понадобится ордер на арест. К вечеру он у меня будет.

Я выдавил улыбку, мы пожали друг другу руки, и я его проводил за дверь. На этот раз констебль его не поджидал, и сержант пошел по улице в одиночестве. Уилсон говорил о двуколке, но ее не было.

Вернувшись в гостиную, я нашел Евфимию и маму сидящими так же, как я их оставил, первую с книгой в руках, вторую за пяльцами. Я сказал:

– Мама, хочу поговорить с тобой наедине.

Не отрывая глаз от вышивки, она произнесла:

– Говори при сестре.

– Хочу только спросить, как ты могла сказать детективу про кровь на одежде?

Матушка не подняла глаз.

– Я невиновен. Как мне тебя убедить в этом?

Она лишь покачала головой.

Вдруг Евфимия воскликнула:

– Ричард, перестань запугивать маму.

Я посмотрел на нее, но она приняла мой взгляд равнодушно и спустя какое-то время после пристального взгляда глаза в глаза опустила взор на страницы книги.

Половина третьего

Почему мама это сказала? Даже если она считает, что я виновен, хотя с чего бы ей так думать, зачем она выдала такую опасную подробность?

Ловушка начинает захлопываться. Надо сохранять спокойствие и трезво все продумать.

Стоит ли надавить на Евфимию, пригрозив, что расскажу маме про незаконность ее поступков? Будет ли она расстроена этим? Нет, конечно нет. Как странно думать, что сестра устыдится и покается. Если бы она была способна испытывать стыд, то не ступила бы на такой путь.

Можно ли запугать ее настолько, чтобы она предала Лиддиарда? Каким доводом или стратегией воспользоваться? Она бы обвинила Лиддиарда только при уверенности, что я смогу доказать, что они вместе замыслили убийство. Тогда ее единственным спасением будет обвинение любовника в том, что он обманом вынудил ее совершить преступление. Тем не менее я не смогу доказать, что Лиддиард был на месте убийства. Под покровом ночи он незаметно пробрался в дом леди Терревест, и никто не сможет засвидетельствовать, что он был в деревне. Когда я видел, как он прячется в повозке, возвращавшейся в Торчестер, он был в облике Тома Франта, и я не смогу доказать, что это один и тот же человек.

Кроме Евфимии, только леди Терревест и ее служанка знают, что он прячется в ее доме. И, возможно, даже они не подозревают, что в ту бальную ночь он был там, поскольку у него свой ключ.

Воображаю, с каким энтузиазмом Куэнсы, Гринакры и прочие болтуны выложат доказательства против меня, так необходимые Уилсону. Давенант Боргойн публично скомпрометировал мою сестру, а потом жестоко бросил ее, когда разразился скандал с непристойным поведением нашего отца. Все указывает на меня как на очернителя и убийцу: оскорбительные письма, инструмент, украденный у мистера Фордрайнера, мои глупые угрозы Давенанту Боргойну на балу, эхом отозвавшиеся в последнем письме.

Единственной трещиной в броне заговорщиков может быть Бетси. Она знала, что Лиддиард бывал здесь, даже спал в этом доме. И если она знала, то Евфимия могла рассказать ей то, что можно будет использовать против сестры. Но скажет ли Бетси что-нибудь мне? Она на меня обижена, а я на нее.

Странно, насколько я обеспокоен тем, что она несчастна из-за меня. Не могу забыть ее несчастное личико, когда она сказала: «Это мой дом».

Полагаю, я с Бетси обошелся плохо. Ей всего четырнадцать. Но не извиняться же мне перед безграмотной служанкой. И все-таки не могу забыть, как она взяла носовой платок и вытерла то, что я выплеснул ей на живот, сделав это с необычайным старанием, а потом улыбнулась, словно убеждая меня, что она не расстроилась. И не ее вина в том, что отец и братья делали с ней.