Книга Нарисуй мне в небе солнце - Наталия Терентьева

– Вовка, привет!

– Катюша! Почему ты не отвечаешь?

– Вов, я ответила. Скажи мне, зачем ты это сделал? Как так вышло?

– Катюша… Не надо об этом. С тобой – что? Я знаю, у тебя что-то не в порядке. Чувствую… Не могу объяснить. Ты болеешь?

Я прямо видела, как Вовка морщит веснушчатый нос, хлопает ресницами. Может, я ошибаюсь, категорически заявляя самой себе: «Я его не люблю»? Как бы я тогда выдержала его близость? Почему я тогда так переживаю о нем? Может быть, любовь бывает разная?

Бывает та, которую не спутаешь – обжигающая, ослепляющая, сбивающая с ног. А бывает совсем другая – спокойная и теплая. Дома – тепло и хорошо. Надежно, привычно, можно с закрытыми глазами пройти по родному дому. А на празднике – ярко, весело, все гуляют, с ума сходят, то и дело натыкаешься на углы, сама падаешь, хохочешь, поешь…

Я же не могу всю жизнь плясать на празднике, потеряв голову… С Никой тепла никогда не было. Возможно, и не могло быть. Был сумасшедший, искрящийся всеми красками мира карнавал. И горькое утреннее отрезвление.

– Вов, все нормально. Да, немного приболела. Уже выздоравливаю. Расскажу потом.

– Потом? – с надеждой спросил Вовка, с которым я совсем недавно попрощалась навсегда.

– Потом.

– Катюша…

– Вов, не надо, пожалуйста. Я сама пока ничего не знаю.

Когда любовь – знаешь. Когда сбивает с ног, бежишь, не разбирая дороги – к нему, к огню, чтобы сгореть. Вот, я сгорела.

– Ты приедешь ко мне? Хотя… Нет, не надо. В больницу не надо.

– Я болею, Вов. Не приеду. Да и Оля там у тебя.

– Да, Оля…

Ну вот и ответ. Звонит мне, здесь его огонь, которым он уже обжегся и от которого он хочет сгореть. А там – тепло и надежность. Милая, хорошая, верная Оля, чем-то похожая на меня, Оля, которая знает, что Вовка любит меня, и надеется, что своей любовью когда-нибудь она его приручит. Немножко у нее уже получилось. Вот родятся дети, еще лучше будет.

А у меня? У меня будут дети? Маленький смышленый мальчик с темно-серыми глазами… Почему – мальчик? Почему – с темно-серыми?

Как хорошо и как иногда жаль, что нельзя заглянуть в будущее. Хорошо, потому что с некоторым знанием невозможно жить. Мне не надо было знать, что моим родителям почему-то был отпущен такой недолгий срок, что мне придется долго и мучительно привыкать, что они, теперь уже оба, никак и ничем мне не могут помочь, посоветовать, поругать меня, обнять.

И одновременно жаль, что нельзя заглянуть в будущее. Потому что не было бы столько слез пролито тогда, когда можно было просто просыпаться утром и петь – ни отчего, оттого, что весна, что я молода, что у меня ничего не болит, что в доме тепло, небо чистое, мир, вокруг ходят довольные, сытые, тепло одетые люди – с колясками, с детьми. Дети – смеются, никто вокруг не плачет. А я добилась своего – играю в театре, я не голодна, не раздета, даже не одинока – у меня в избытке чувств и эмоций. Не было бы пролито столько слез, если бы я так не боялась остаться одна, если бы не холодела от мысли – а вдруг я так и проживу всю свою жизнь в пустоте своей холостяцкой квартиры.

* * *

Я проснулась рано, сразу вскакивать не надо было. Нет, не может быть. Ведь уже пришла весна, окончательная и бесповоротная. Уже стаял весь снег, всё! Уже ведь полезли крокусы и тюльпаны, я видела в парке у реки зеленую траву и крохотные солнечные первоцветы, птицы уж месяц как поют свои весенние заклички. Почему, откуда опять снег? Приподнявшись на подушке, я смотрела, как крупные хлопья мокрого снега накрывают двух воробьев, сидящих на бортике моего балкона.

Они нахохлились так, что стали похожи на серые взъерошенные шарики. Один ждал, пока наберется побольше снега, и время от времени несильно вздрагивал, и весь снег тут же осыпáлся. И тогда я видела маленькое хрупкое существо, двумя немигающими антрацитовыми бусинками глаз смотрящее на меня через окно. А второй нетерпеливо переступал лапками, суетился, на него почему-то налипало гораздо больше снега. Он крутил головой, пытаясь стряхнуть белый комочек снега, торчащий на ней воинственным хохолком, а тот медленно съезжал, залепляя ему один глаз.

Март, такой холодный и солнечный. Все еще будет, обязательно. Надо верить.

На бортике остался только один, нетерпеливый воробышек. Он так же перетаптывался крохотными сморщенными лапками и недоуменно озирался.

Я подошла к окну, открыла на секунду балкон, впустила в комнату ледяной воздух, зажмурилась. Розовое солнце слепило так, как будто за один день хотело растопить весь выпавший за ночь снег, как будто у нас с ним остался самый последний день. Неподвижные заиндевевшие ветки единственной березы под моим балконом чуть покачивались под тяжестью тающего снега.

Звонил телефон. Звонил тот, кто хотел и не смог стать частью моей жизни. Звонил и тот, чья жизнь раньше мне была дороже собственной. Звонил даже тот, чьи солнечные лучи когда-то освещали самые мрачные осенние дни. Ну откуда у меня в двадцать пять лет были мрачные дни? Были. А он их освещал.

Я не могла говорить ни с одним из них. Все было уже сказано, и вернуться туда было невозможно. Кто-то из них точно хлопотал напрасно, звонил во вчерашний день, которого уже не было.

Впереди у меня было так много хорошего, но я об этом еще не знала. Я не знала обо всех невероятных, сумасшедших подарках, которые приготовила мне жизнь. Это – мне? За что? За то, что я даже на это не рассчитывала? Не мечтала о таком?

Я смотрела в окно. Шел снег – летел вверх, его не притягивала земля. Земля хотела тепла и солнца, а не белого пушистого одеяльца. Всё готово было взорваться новой жизнью, ожить, задышать, какое тут одеяльце! Шел март, самый его конец, когда отчаянно цепляется зима, но уже дрожат тугие почки, уже по утрам остро пахнет пробудившейся, живой землей.

Неожиданно стало тихо. Замолчал телефон. Затихли дети за стеной, которые все утро выясняли, кому быть сегодня главным. Соседка наверху выключила музыку.

Я смотрела на оставшегося в одиночестве воробья, осторожно прыгающего теперь по бортику балкона, как будто танцующего под неслышимую мелодию, и думала, что я скажу каждому, когда они снова позвонят.

– Спасибо, что была такая любовь, – скажу я одному. – Что я горела и жила этой любовью. Ведь я так хотела любить, ходить по краю, узнать отчаяние, трепет, страсть. Узнала. Больше так не хочу.

– Было очень светло рядом с вами, – скажу я другому. – Давайте я иногда буду греться в лучах, не подходя близко, совсем близко? Но вы, пожалуйста, светите, и мне, и другим. Мне – чуть больше.

– Прости меня, – скажу я третьему. – Впереди еще очень много дней, разных, и дождливых, и морозных, и солнечных. И, может быть, в один из них, точно не знаю в какой, я и отвечу тебе «да».

В дверь позвонили. Воробышек на бортике балкона замер. И сердце мое замерло. Я не хочу сегодня ничего решать. Я не могу пока ничего решать… Или я на самом деле все уже решила? Просто сама себя обманываю?