Книга Камень духов - Александр Кердан

В памяти у Завалишина на всю жизнь остался случайно подслушанный разговор ямщика и денщика-матроса.

– Скажи-тко, почтеннейший, – спросил ямщик, – чаво это господа не поделили? Зачем в Санкт-Питербурхе к мунаминту войско вывели?

– Баили мне, дедушка, что хотят обидеть государя, которому намедни присягнули. Корону, значится, Богом данную, отнять у него хотят… – серьезно ответил матрос.

– А скажи, мил человек, кто государь-от обижанной? Как величать-то его?

– Ну, конечно же, Константин Павлович, бывший цесаревичем… Ему «ура» у монумента кричали, его до обиды допущать никак было нельзя… Он – заступник народный! А еще кричали «ура» Конституции…

– А это кто ж такая?

– Эх ты, деревня! Ясно кто – супруга государева… Он ее из самой Варшавы привезти обещался…

– Послушай, братец, – не удержавшись, вмешался Завалишин, – конституция – вовсе не имя, это слово совсем другое означает!

– Что вы, ваше высокоблагородие, мне надысь в кабаке рассказывал один важный господин, что Конституция – должно быть, точно это и есть государева супруга! Иначе для чего бы люди из-за нее на смерть пошли…

Завалишин не стал спорить. На душе его сделалось еще тоскливее. Выходит, что таких, как этот матрос, как этот старик ямщик, как солдаты столичных полков, просто обманули. Заставили идти под пули, не объяснив правду. «На обмане ничего доброго не построишь!» С этим ощущением он добрался до Симбирска. На заставе его встретил один из знакомых с предостережением, что в городе находится курьер с приказом об аресте Завалишина, что в дом его родных ему ехать нельзя.

Окольными путями Дмитрий проехал в дом Ивашевых – давних друзей его родителей и предполагаемых родственников. Сын Ивашевых – Василий, кавалергард и член Южного тайного общества, считался женихом сестры Дмитрия. У Ивашевых он заночевал, успев отправить слугу к мачехе с письмом, в котором просил немедля сжечь его переписку. Наутро, простившись с друзьями, Завалишин надел парадный мундир и сам явился к губернатору, собиравшемуся объявить его в розыск.

В сопровождении жандарма Дмитрия из Симбирска привезли прямо в Зимний дворец. Первый допрос в комнате перед кабинетом нового государя снимал генерал-адъютант Левашов. Он хорошо знал отца Дмитрия и его самого, поэтому, будто случайно, положил на своем столе прямо перед ним бумагу, где довольно крупно было написано: «Показания Александра Бестужева о принадлежности к Северному обществу лейтенанта Завалишина…»

– Ну, вот, – кисло улыбаясь, сказал генерал, – давно ли мы с вами, Дмитрий Иринархович, расстались, а сколько событий, и каких, произошло… Ваш дядя, граф Остерман-Толстой, от коего я не мог скрыть, что послал за вами, сильно огорчен. Мне жаль вас, молодой человек, и ваших друзей… Вы сами все дело испортили, ведь покойный государь был расположен дать конституцию…

Завалишин сдержанно улыбнулся. Левашов заметил это.

– Что, не верите? – спросил он и развел руками. – Дело ваше… Однако перейдем к вам самому. Вы арестованы на основании показания, что были членом Северного общества.

– Никогда не был, – твердо отвечал Дмитрий. Он был абсолютно спокоен, так как сказал правду – членом общества он не состоял.

Уверенность Завалишина в своей правоте понравилась Левашову.

– Вы сможете это доказать? – спросил он.

– Не мое дело доказывать, – смело сказал лейтенант. – Пусть те, кто меня обвиняет, доказывают свою правоту, а я – чист.

Левашов вошел в кабинет царя и через пару минут, приоткрыв дверь, пригласил Завалишина.

– Я слышал о вас много хорошего, – обратился к нему император. – Вы писали моему покойному брату?

– Да, ваше величество, – сказал Завалишин. – Я считал своей обязанностью не скрывать от государя опасностей, к коим вели ошибки его кабинета…

– Не будем поминать прошлого, – прервал его Николай Павлович, – поговорим о настоящем и будущем. Но не теперь. Уже поздно. Изложите ваши идеи о флоте и представьте мне завтра записку. Вы свободны.

Левашов, выйдя вслед за Дмитрием из кабинета, поздравил его с освобождением и сказал, что государь доволен им и намерен извлечь из его знаний и способностей всевозможную пользу для Отечества.

– Однако что мы будем делать, – добавил он, – надобно исполнить кое-какие формальности для вашего освобождения. Сегодня невозможно передать повеление государя об этом начальнику Главного штаба, и потому вам придется переночевать здесь.

Дмитрия разместили на кушетке в комнате дежурного офицера. Он уснул, как только прислонил голову к жесткой подушке. Тогда-то и приснился ему впервые кошмарный сон, будто он тонет во время прошлого наводнения, будто вода заливает ему нос, уши и рот и нечем больше дышать…

Этот кошмар потом не единожды возвращался к нему. Внешне все складывалось для Завалишина неплохо. Обвинение в причастности к мятежу с него сняли. Он был повышен в должности – назначен историографом флота и начальником модельной мастерской. Кроме того, лейтенанта причислили к ученому комитету морского ведомства и включили в состав комитета по преобразованию флота, назначив при этом жалованье выше, чем у генерала.

Но, несмотря на все это, на душе у Дмитрия кошки скребли. Его мучила совесть. Не будучи членом тайного общества, он все же принимал участие в его собраниях, знал о замыслах заговорщиков и открыто пропагандировал их идеи среди офицеров Гвардейского экипажа. Теперь Дмитрию было стыдно, что он не смог переубедить Рылеева со товарищи в неразумности их планов и поступков. Он переживал, что не захотел помешать им. Следовательно, оказался «замаранным», нечестным ни перед тайным обществом, ни перед правительством, которое сначала не поставил в известность о готовящемся перевороте, а теперь вольно или невольно обманул, отказавшись признать себя заговорщиком. Когда-то все это должно было всплыть наружу, а значит, надо ждать нового ареста…

Второго марта в девять часов утра в кабинет Завалишина в Адмиралтействе зашел адъютант Бенкендорфа поручик Муханов и передал, что генерал просит его незамедлительно прибыть к нему по важному делу.

По тому, как отводил Муханов взгляд, Дмитрий понял, что его ждет.

– На вас, лейтенант, сделаны новые показания, – сухо встретил его Бенкендорф. – Я вынужден задержать вас до полного выяснения обстоятельств.

– Меня отправят в крепость, ваше сиятельство? – спросил Завалишин.

Тон Бенкендорфа несколько смягчился:

– Отчего же сразу в крепость… Вот вам опросные листы. Поживете несколько дней в здании Главного штаба, а на квартире вашей будет сказано, что вас командировали в Кронштадт. Так что репутация ваша, само собой разумеется в случае вашей невиновности, не пострадает…

Тот же Муханов проводил Завалишина в Главный штаб. Там его разместили в одной из комнат первого этажа и оставили одного. Дмитрий огляделся. Комната была смежной с приемной, где постоянно дежурили преображенцы, и имела двойную стеклянную дверь, выходящую на тротуар. Увидев, что за ним никто не наблюдает, Дмитрий подошел к двери и потянул ее ручку на себя. Она оказалась не заперта, зато наружная была заделана наглухо. Приглядевшись, Завалишин обнаружил, что она просто была заклеена бумагой по щелям. Он, не зная, верить или не верить в такую счастливую случайность, толкнул наружную дверь. Она поддалась – на ней тоже не было замка.