Книга Раху - Грегор Самаров

Он кивнул Амшаду, и тот снял кандалы. Цепи, звеня, упали на пол, и Магомед-Вахид первый поднялся со своего ложа. Он с трудом держался на ногах, упал на колени, скрестив руки на груди, и из глаз его полились слезы.

— Благодарю тебя, Боже, — проговорил он слабым глухим голосом. — Благодарю тебя, великий пророк и защитник правоверных, что ты прекратил мои страдания и дал мне силу вынести их, не нарушая долга перед моими повелительницами!

В невольном порыве Импей подошел и протянул ему обе руки. Мистер Раутон и английский офицер почтительно поддержали старика и усадили на носилки. Бабур-Али, с трудом поднявшись, тоже встал на колени, тоже скрестил руки, но слова, вырывавшиеся из его горла, больше походили на проклятие и мольбы о мщении, чем на благодарственные молитвы. Сэр Элия хотел и ему протянуть руку, но он как бы не заметил его движения, встал без поддержки и вышел, болезненно сжав губы, но выпрямившись и с гордо поднятой головой.

Сановники вернулись опять в свои роскошные покои во дворце, и все чиновники и слуги пришли их приветствовать с грустным известием, что управление обширными поместьями Байзабада перешло в руки англичан, что арендаторы и подданные обложены гораздо более значительными налогами, но, несмотря на это, ни одна рупия не поступает в казну княгинь, и возвращение отобранных имений не состоялось даже теперь.

Магомед-Вахид и Бабур-Али равнодушно взирали на оказываемый им почет, и неутешительные новости о финансовом положении их повелительниц их не тронули. Они желали только покоя, удалившись в самые тихие комнаты своих помещений. Залечивая свои раны, они старались в полном уединении оправиться от пережитых страданий и позора. Когда они поправились и смогли показаться своим повелительницам, они, попросив себе аудиенцию, в блестящих одеждах, как и прежде, предстали перед княгинями и их придворными дамами.

Валие-ул-Даула не спросила, что произошло с визирями, может, она слышала что-нибудь или догадывалась по собственному опыту. Только в бесконечно мягком, ласковом тоне ее голоса, когда она спросила о здоровье своих сановников, звучало глубокое сочувствие, и она отвернулась, когда Магомед-Вахид со слезами на глазах и рыданиями в голосе отвечал, что он все время прекрасно себя чувствовал.

— Ваши высочества решились выдать крупную сумму из вашего капитала в Калькуттском банке, так что там теперь почти ничего не останется, — проговорил Магомед-Вахид. — Чудные имения, оставленные Суджи-Даулой, находятся в управлении англичан. Придется несколько ограничить расходы по содержанию двора ваших высочеств, так как у нас остается только казна Суджи-Даулы, которую мы верно хранили и по мере сил увеличивали за последние годы.

— Нам придется голодать? — ужаснулась Фарад-эс-Салтанех.

— Что за вопрос? — строго прервала ее Валие. — Разве могут голодать княгини Аудэ, мать и вдова великого Суджи-Даулы?

Но и она робко и вопросительно смотрела на серьезное, грустное лицо Магомеда-Вахида.

— Нет, конечно, — он слабо улыбнулся, — казны достаточно, чтобы содержать слуг и давать нищим, как предписывает закон милосердия, а если мы несколько убавим слонов и лошадей, то их высочества даже ничего не заметят. Но нам все-таки надо позаботиться о будущем, насколько оно в руках человеческих, и я советовал бы их высочествам не класть больше денег в Калькуттский банк.

— Вы совершенно правы! — согласилась Валие. — Велите надежным рабочим выстроить новую кладовую, еще более верную и скрытую, чем теперешняя, и перенесите туда все, что у нас осталось от щедрого дара Суджи-Даулы. Вы знаете, что я далека от скупости, но обязана хранить сокровища, доверенные мне Богом, для бедных и нуждающихся. О, как тяжело нуждаться и видеть нужду!

Магомед-Вахид низко поклонился, обещая исполнить приказание повелительницы, и вышел. Жизнь двора пошла своим чередом. Нищие опять теснились на дворах и получали подаяние, хотя не столь щедрое, как прежде. Знатные жители Байзабада приезжали свидетельствовать свое почтение высоким бегум, и они опять стали иногда выезжать, плотно закутанные, в золоченых паланкинах, с блестящей свитой, приветствуемые радостными криками народа.

Только английские войска не уходили, английские караулы стояли у ворот дворца и, хотя оказывали царские почести княгиням, но также могли в любой момент, если бы на то последовало распоряжение, запереть ворота и запретить выход. И Магомед-Вахид должен был еще содержать это войско, согласно приказу, полученному от полковника Мартина, против которого он не возражал, боясь вызвать новые преследования.

Тем временем Асаф-ул-Даула вернулся в Лукнов и под впечатлением крайнего возбуждения народа составил и огласил перед всем городом торжественный протест против заключения придворных сановников Байзабада и против отобрания имений княгинь. В нем он приказал молиться во всех мечетях за избавление его матери и бабки от страданий, ниспосланных им судьбой. Своим протестом Асафу-ул-Дауле удалось успокоить общественное мнение. Гастингс, все еще живший в крепости и рассылавший оттуда свои приказы в Калькутту, Мадрас, Гайдерабад и Минору, ничем не опроверг протеста набоба, за который тот униженно извинялся через тайных гонцов.

Ему требовалось, чтобы в данную минуту в Аудэ царила тишина и спокойствие и только что водворенный по всей Индии порядок не нарушался новыми недоразумениями. Он холодно и надменно отвечал посланному набоба, а через своего резидента мистера Раутона, вернувшегося в Лукнов, передал набобу очень резко составленную бумагу, в которой называл его протест против постановления английского суда, им же одобренного и усиленного его собственными мероприятиями, нарушением союзных договоров и неуважением к английскому правительству и народу.

Сэр Элия Импей, когда штраф в миллион фунтов и судебные издержки в двести тысяч фунтов стерлингов были уплачены, покинул Байзабад и отправился к губернатору.

Гастингс все еще пребывал в крепости с намерением, обусловленным хорошим знанием психологии индусов. Индийским князьям и народу главным образом импонирует твердая самонадеянность, с которой губернатор в центре страны из одинокой крепости рассылает приказы на юг и на север, все подчиняя своей воле. Кроме того, он не был уверен в состоянии дел компании в Англии, неблагоприятные условия, в которых так недавно находилась Индия, там известны по сообщениям его врагов, а известие о его победах и успехах и громадные суммы денег еще не достигли английских берегов, находясь в пути. Последний корабль из Европы принес весть, что на него сильно нападали в парламенте, где образовалось два комитета, во главе которых стояли Эдмунд Бурке, парламентский оратор оппозиции, и Генри Дундас, лорд-адвокат Шотландии. Оба комитета приняли очень враждебное Гастингсу направление и в обоих руководящую роль играл старый непримиримый враг его Филипп Францис. По предложению комитетов Бурке и Дундаса, нижняя палата пришла к заключению, жестоко критиковавшему управление Индией и требовавшему от компании отозвания Гастингса, порочившего в Индии британское имя. Верхняя палата, правда, не примкнула к этим решениям, и министерство тоже не поддержало, но положение все-таки оставалось шатким.