Книга Сфера-17 - Ольга Онойко

В спину ему ударила вторая пуля.

В серебрящемся, полном сияния голубом небе парила серебристая «капля», и из неё стреляли.

Николас чувствовал, как тело Эрвина сотрясается от ударов пуль. Чёрные глаза становились всё шире и шире, почти вылезли из орбит, потом остекленели… Время замедлилось, он замечал каждое малое изменение в лице Эрвина. Кожа посерела. Рот приоткрылся, нижняя челюсть дёрнулась, по подбородку полилась кровь…

Дальше Николас действовал на рефлексах.

В конце концов, он не впервые оказывался под огнём.

Он втащил обмякшего Фрайманна в машину, захлопнул дверь и бросил унимобиль вбок, отводя его под ненадёжную защиту опор стоянки. По дверцам машины дробно простучала очередь, компьютер взвизгнул, Николас велел включить силовое поле и поставил машину на борт, повиснув на ремнях безопасности. Он хотел повернуться к «капле» днищем – со стороны антигравов поле было мощней. Николас попытался связаться с мёртвой девочкой, но она не отвечала – должно быть, её отключили перед тем, как начать стрельбу. Под восточным краем стоянки, как он заметил на подлёте, был обрыв высотой в пару десятков метров. Николас рванулся туда, направил машину в пике и ушёл с линии огня.

Немедля он потребовал обзора. Но небо опустело.

«Капля» исчезла, как не было.

Компьютер доложил, что серьёзных повреждений нет. Николас резко потянул руль, поднимая машину. Унимобиль застонал, дёрнулся и покорно пошёл вверх, к границе атмосферы. Николас развернулся вместе с креслом, привстал, готовый кинуться к Эрвину…

И не двинулся с места.

Эрвин лежал на полу под задним сиденьем вниз лицом. Он был мёртв.

Чтобы в этом удостовериться, не нужно было искать пульс и прислушиваться к дыханию. Николас достаточно видел пулевых ранений.

Одна из пуль вошла точно в сердце.

…Последних остатков воли хватило на то, чтобы дать автопилоту координаты «Тропика». Теперь унимобиль поднимался к верхним слоям атмосферы, к платформе «Лепесток». Там ждал старый круизный лайнер, дорога домой, три недели… Три недели везти его, чтобы похоронить в родной земле. Давай, Ник, выбирай между кремацией и холодильником. Три недели везти человека, которого ты больше всего в жизни любил.

Это было слишком прекрасно, это должно было кончиться очень скоро.

Николас сидел, невидящими глазами глядя на экраны мобиля. Ему казалось, он сквозь спинку кресла чувствует, как остывает позади тело. Нужно было встать, переложить его на сиденье, хотя бы, но не находилось воли прикоснуться, невозможно было смотреть, и, для того чтобы просто двинуться с места, требовалось непомерное напряжение сил. Душу сдавила ржавая, последняя тоска.

«Эрвин уже закрывал меня собой от пули, – вспомнил Николас, – и вот – закрыл…»

Он медленно поднял руку и впился зубами в край ладони. Выступила кровь.

«Эрвин, я любил тебя так сильно. Я люблю тебя и сейчас. Я буду любить тебя всегда».

Пережало горло; он не мог дышать, в глазах поплыло от недостатка кислорода, а в груди так рвало и болело, словно ещё одна пуля нашла цель. Николас через силу перевёл дыхание.

«Я сделаю всё, чтобы империя получила свой Легион, – поклялся он. – Настоящий Легион, блистательней и страшней первого. Тебя навечно зачислят в списки личного состава, Эрвин, как первого командира. Мира не будет. Пусть Акена превратит Вселенную в поле битвы. Я хочу, чтобы Манту сожгли дотла. Все Манты, все до единой. Как хорошо, что от меня кое-что зависит. Пусть директора Неккена получат доход и власть, а я смогу отомстить за тебя.

Эрвин…

Я не могу жить без тебя, – одними губами сказал Николас. Лицо его исказилось, он судорожно скорчился в кресле, уткнулся лицом в колени. – Я умер вместе с тобой. Теперь я мертвец.

Живых мертвецов держит на земле одна цель.

Но я проживу долго. Возможно, до старости. Моя цель слишком велика, слишком чудовищна. Эта война может продлиться не один десяток лет.

Дождись меня, Эрвин».

…А потом послышался шорох. И ещё стук, вроде слабого удара. И звук воздуха, входящего в лёгкие.

Николаса охватила тяжёлая, непреодолимая слабость. Руки похолодели и стали влажными.

Мёртвый человек за его спиной тяжело поднялся с пола и лёг на сиденье.

Николас решил, что бредит. Его начала бить мелкая дрожь, от колен и локтей она растеклась по всему телу. Задёргалось веко и угол рта, чего с ним ни разу не бывало прежде. «В самом деле, – рассудительно сказал он себе, – после всего пережитого бред – это было бы более чем понятно. У меня и галлюцинации уже были. Но я же видел входное отверстие пули. Трёх пуль. Одна в сердце. Даже если я ошибся и пуля прошла по касательной, человек, получивший три пули в корпус, не сможет преспокойно подняться с пола. Только мантиец сможет…»

И тогда он понял.

Николас закрыл глаза и снова закусил ладонь. Боли он не почувствовал.

«О Господи, – подумал он, – Господи Боже…»

Это хуже, чем смерть.

Сзади скрипнула искусственная кожа обивки. Послышался новый медленный вдох и выдох. Николас развернул кресло, но смотрел в сторону, вверх и вбок. Вот он, интервент, о существовании которого никто не догадывался. Ученик Сана Айрве, мантийский принц. «Товарищ Реннард, вы желали знать, кто на Циалеше сумел перевербовать его?.. Вы желали посмотреть на этого человека? Всё выяснилось, вы можете удовлетворить своё любопытство…

Заодно и кончилось – всё.»

«Ты мантиец», – хотел сказать Николас, но не в силах был этого произнести. И он спросил:

– Как тебя зовут на самом деле?

Мантиец лежал на спине. Он открыл глаза – неестественно чёрные, без чёткой границы между радужкой и зрачком. Перевёл взгляд на Николаса. В теле мантийца сидело несколько пуль, кровь стекала по коже сиденья и заливала пол машины, но лицо его оставалось спокойным, как будто он не испытывал ни малейшей боли.

– Алзее, – сказал мантиец. – Алзее Лито.

…Обратный отсчёт.

«Отдай мне всё это», – говорит Эрвин и минуту спустя содрогается в приступе звериной ярости, поняв, что случилось.

Время близится к полудню, хотя какое значение имеет время для корабля в плюс-пространстве? Эрвин караулит пробуждение Николаса, ждёт в постели, подперев голову рукой, и улыбается.

В семь тридцать утра товарищ Фрайманн входит в кабинет начупра Реннарда, чтобы получить указания. Он весел, он почти счастлив. Через двадцать часов «Тропик» отправится в путь.

Комбат Фрайманн идёт по проулку между ангарами космопорта «Пригорки». Он грязен, измучен и тёмен лицом. На руках у него лежит бледный обморочный ребёнок. Утро разгорается. В высоких залах портовых терминалов бойцы Народной армии стоят над пленными, ждут транспорты. Война закончилась нашей победой.