Книга Второе убийство Сталина - Елена Прудникова

Комментировать надо? Но и это еще не все. Лариса Васильева, которая собрала в своей книге такое количество сплетен, что ее впору назвать не «Кремлевские жены», а «Кремль через замочную скважину», вспомнила рассказ, который она слышала в юности от какой-то «старой большевички», просившей не называть ее имени — не из страха, а потому, что «просто стыдно». У этой женщины в юности была подруга, в свою очередь, дружившая с Надеждой Аллилуевой.

«Однажды, это было примерно за неделю до седьмого ноября, Аллилуева сказала своей подруге, что скоро с ней случится что-то страшное. Она проклята от рождения, потому что она — дочь Сталина и его жена одновременно… Сталин якобы сам сказал ей это в момент ссоры. Бросил в лицо: мол, то ли от меня, то ли от Курнатовского. А когда она остолбенела, пытался поправить положение: пошутил, мол.

Она прижала к стенке свою мать, которая в молодости хорошо погуляла, и та призналась, что действительно была близка со Сталиным и со своим мужем в одно время, вроде бы то ли в декабре 1900-го, то ли в январе 1901-го и, если честно, не знает, от кого из них родилась Надя, хотя, конечно, она на законного отца похожа, значит, от него.

Аллилуевой все же стало казаться, что она — дочь Сталина, а значит, сестра своих дочери и сына. В общем, какой-то бред. Дьявольская история.

В последние дни своей жизни она считала, что таким, как она, проклятым, не место на земле.

Девушку эту, подругу, после самоубийства Аллилуевой никто нигде больше не видел».

Действительно, когда рассказываешь такое, имени лучше не сообщать — как раз потому, что «просто стыдно». В чем с Ларисой Васильевой нельзя не согласиться, так это в оценке сей информации: «В общем, какой-то бред». Впрочем, не только в общем, но и в частности это тоже бред…

Так что, как видим, нет никакой разницы между слухами кремлевских коридоров и сплетнями «Вороньей слободки». А что? Всюду люди… И ведь насколько справедливы поговорки. Например, эта: «Свинья везде грязи найдет». Или эта: «Ври, ври, что-нибудь да останется». Можно сколь угодно опровергать все эти сплетни оптом и в розницу, но все равно над всем восторжествует назидательно покачивающийся палец инвалида Гаврилыча: «А я вам говорю, нет дыма без огня: что-то тут нечисто…».

Так что же было на самом деле? Чьим свидетельствам можно верить? Кто там был, на этом несчастном обеде? Молотов был. Никакой ссоры, никакого «Эй!» он не запомнил. «У нас была большая компания после 7 ноября 1932 года, на квартире Ворошилова. Сталин скатал комочек хлеба и на глазах у всех бросил этот шарик в жену Егорова. Я это видел, но не обратил внимания. Будто бы это сыграло роль.

Аллилуева была, по-моему, немножко психопаткой в это время. На нее все это действовало так, что она не могла уж себя держать в руках. С этого вечера она ушла вместе с моей женой, Полиной Семеновной. Они гуляли по Кремлю…»

И снова мы возвращаемся к «великой неизвестной» — к Надежде Аллилуевой. Какая она была, главная из «кремлевских жен»? В семье Аллилуевых знали и часто говорили, что Надежда была очень ревнивой. Правда, свидетельство об этом исходит от Владимира Аллилуева, который родился уже после того, как его тетка умерла — но он рос в атмосфере семейных разговоров и должен много знать.

Упоминает он и о том, что Надежда была тяжело больна — он называет эту болезнь «окостенение черепных швов» и пишет, что она сопровождалась приступами депрессии и головными болями. О какой-то болезни говорится уже в 1922 году, когда Надежду на службе перевели на два месяца в группу утерявших трудоспособность. А в 1930 году она даже ездила в Германию консультироваться у тамошних невропатологов. Сталин писал ей удивительно теплые письма. «Напиши обо всем, моя Таточка!». Он, сам в эпистолярном жанре несловоохотливый, приучал и приучил жену к обстоятельности. Врачи предписали Надежде полный покой и запретили ей работать — но она заканчивала Промакадемию и не могла себе этого позволить.

Сноха Каменева, которая не была знакома с Надеждой, но время от времени видела ее, говорит, что та выглядела старше своих лет — ей, в ее тридцать, можно было дать под сорок. Известно также, что вскоре ей предстояла операция. Э. Радзинский нашел в архиве президента историю болезни Надежды Аллилуевой, которую вели в кремлевской поликлинике. Там запись, датированная августом 1932 года: «Сильные боли в области живота. Консилиум — на повторную консультацию через 2–3 недели». И затем, в конце августа: «Консультация по вопросу операции — через 3–4 недели». Однако операция почему-то так и не была сделана. Есть данные и о том, что в семье Аллилуевых не все было ладно по линии психиатрии. Светлана, когда говорит об Анне Аллилуевой, проговаривается: «дурная наследственность со стороны бабушкиных сестер: склонность к шизофрении». А раз такая склонность была у теток Надежды, то едва ли она обошла и ее мать, которая тоже была «со странностями». Впоследствии психически заболела Анна, еще в молодости, после душевного потрясения, сошел с ума их брат Федор.

В общем, приятного мало. Тяжелая болезнь, да, похоже, и не одна, неблагополучная наследственность, постоянные приступы депрессии, явно психопатическое состояние. Тут любая мелочь могла привести к взрыву, и, чтобы этот взрыв спровоцировать, мужу не надо было кидаться окурками и обзывать жену прилюдно по матушке. Тем более в это время в стране была настоящая эпидемия самоубийств. Стрелялись партийцы, недавно застрелился Маяковский — а уж каким казался жизнелюбом! — чуть раньше покончил с собой Есенин. Следом за поэтами этим же способом в мир иной отходили экзальтированные поклонники и поклонницы. Литература тех времен (конечно, не такие вещи, как, скажем, «Цемент», а так называемая «элитарная» литература, которой зачитывалось «образованное общество») была полна утонченного и больного психологизма, щекотавшего нервы здоровым читателям, но губительно действовавшего на психически неустойчивых.

Известно, что незадолго до трагического случая у Надежды был приступ депрессии. К ней приехала в гости гимназическая подруга, и они разговаривали в комнате Светланы. Та была еще слишком мала, но няня запомнила этот разговор. Надежда повторяла, что все надоело, опостылело, ничто не радует. Подруга удивлялась: «Ну а дети?» «И дети тоже», — отвечала та.

В последний раз она виделась с дочерью за день-два до смерти. Позвала девочку к себе в комнату, усадила на тахту и долго наставляла, как та должна жить и как себя вести. «Не пей вина! — запомнилось той. — Никогда не пей вина!» Трудно сказать, спорила ли Надежда с мужем о коллективизации, но вот его грузинская привычка давать детям вино вызывала с ее стороны резкое неприятие. «Я долго сидела у нее в тот день на тахте и оттого, что встречи с мамой вообще были редки, хорошо запомнила эту, последнюю». «Встречи были редки» — а ведь девочке было не шестнадцать, а шесть лет! И что-то уж очень похож этот разговор на прощание!

Вечеринка у Ворошиловых была небольшой, там присутствовали некоторые военные и члены Политбюро. Надежда оделась, против обыкновения, по-вечернему — в привезенное из Германии черное платье, затканное розами, приколола к волосам чайную розу. Что-то там, наверное, произошло, на этом вечере, но что-то совсем малозначащее, важное, может быть, для нее одной. По крайней мере, если бы между ней и мужем был какой- нибудь серьезный конфликт, Молотов бы это запомнил, а он не вспомнил об этом вечере ровным счетом ничего особенного, и жена ему ничего особо серьезного не рассказала.