Книга Тайна Ребекки - Салли Боумен

Но у мамы на самом деле там жили родственники. Раз в неделю мы наносили им визит. Им принадлежал дом, в котором мы жили. И мама, встряхнув своими золотистыми волосами, много раз повторяла, что мы не должны забывать, чем им обязаны. Они сняли этот дом, когда мы уехали из Англии, и благодаря им у нас была крыша над головой. «Постарайся вести себя хорошо, Бекка, – просила она, – и не ерзай, когда Люк-Жерард начнет рассказывать свои истории».

Каким же занудным был этот кузен Люк. Тогда он еще не был особенно старым, всего лишь лет сорока пяти, но мне он казался дряхлым и немощным. А дом, в котором он жил со своей матерью графиней и пятью собаками, производил впечатление развалин. Графиня всегда ходила только в черном и постоянно молилась. Шесть блюд на ленч, поданных на саксонском фарфоре, с какими-то сложными соусами, которые готовил их повар, – и дядя Люк, закончив трапезу, промокал рот салфеткой и начинал свои бесконечные занудные истории. А его мать, щедрость которой измерялась чайными ложками, всякий раз начинала твердить, в каком сложном положении оказалась моя мама. И что она снова обсуждала ее положение со священником и молилась, чтобы бог послал ей вспомоществование.

Мерзкая ханжа. Единственное, чего нам тогда не хватало, так это денег. Эта зависимость доставляла графине огромное наслаждение. «Она сказала, что мне надо научиться экономить, – призналась мне как-то мама, когда мы вышли оттуда, – что я должна отказаться от шелковых платьев, от кружев, от книг, перестать завивать волосы и одеваться, как она – строго и скромно, – если хочу попасть на небеса. Представляешь, Бекка?»

Но она не всегда вела себя так мерзко, и, если чек из Англии задерживался (кто посылал деньги, я не знаю, мама говорила, что это ее старшая сестра Евангелина, но я почему-то не поверила ей), нам приходилось туго. Тогда мама шла на кухню и вздыхала. «Наверное, не стоит готовить суп, Мари-Хелен, – говорила она. – И мы вполне можем обойтись без фруктов. Фрукты, наверное, очень дорогие».

Мари-Хелен поднимала брови, но ничего не отвечала. Мама не знала, что фрукты нам дарит отец Мари-Хелен, а Мари-Хелен и помыслить не могла, что на обед можно обойтись без супа. И по-прежнему у нас на столе дымились чашки с ароматным супом, лежали дыни и вишни, нам приносили яйца с фермы… Когда приходил очередной чек, щеки мамы снова розовели, и она забывала о том, что надо экономить, и мы могли расплатиться за все услуги.

Очередной чек и очередной подарок… Нам часто присылали подарки – они приходили регулярно. Кто-то знал, как мама любит хорошие вещи, что у нее слабость, которую сама мама считала «легкомысленной». Кто-то досконально изучил ее вкус: она получала перчатки из тончайшей кожи, шелковые кружева, как-то она получила лайковые туфли с перламутровыми пряжками, и они привели ее в неописуемый восторг.

Она получала в подарок то шаль, то вышитое белье, изящные носовые платки с ее именем – и еще она получала из Англии письма. Мама запирала их в свой маленький секретер и, перечитывая, грустно вздыхала. Однажды ей пришла открытка с изображением огромного красивого дома. И мама сказала мне, что это Мэндерли. Я полюбила дом с первого взгляда – это был дворец моей мечты. Я выдумала массу историй про этот дворец и населила его своими героинями. Но у мамы Мэндерли вызывал другие чувства. Ее сестра Вирджиния когда-то была хозяйкой этого дома – но она уже умерла. «Нас с тобой изгнали, Бекка. Тебя и меня. Это мое наказание. Вот как обстоит дело, моя дорогая».

Но я не обращала внимания на ее слова. Я знала, что печаль и дурное настроение вскоре улетучатся. И даже если мы изгнанники, что с того? Нас изгнали в рай, как я считала. И в этом раю Мари-Хелен готовила чудесную еду, а ее кузина мыла, чистила, стирала и гладила ночные рубашки мамы с монограммой «ИД».

Как рано я поняла, что мы – женщины – поклоняемся Дому. Это не только место, где мы живем, но это Храм. И всей душой полюбила ритуалы, которые проводились в этом храме. Мари-Хелен вела службу по строго заведенному порядку и не терпела отступлений даже в мелочах. Деревянные перила всегда должны были быть отполированы, стекла сияли, а накрахмаленные скатерти хрустели. И каждый день посвящался определенному обрядовому действию: вторник – рынок, пятница – рыба, понедельник – стирка, воскресенье – обедня.

И я до сих пор благодарна Мари-Хелен за то, что она сделала меня жрицей этого Храма.

Только в семь лет я обнаружила, что наш райский уголок очень маленький. За его пределами существует другой мир. Это произошло на берегу, когда один из деревенских парнишек – он был намного старше нас – стал ходить за мной и дразнить, а то вдруг швырял в меня камень и спрашивал: «Где твой отец? Куда он делся?»

Я ответила ему, что мой отец умер, что он плыл на корабле в Южную Африку и теперь лежит на дне моря, и его укачивают волны Атлантического океана. Что его глаза стали жемчугами, а кости превратились в кораллы. Первое мое актерское выступление, еще до того, как мы присоединились к труппе Маккендрика и я впервые вышла на подмостки.

Как же хохотал этот мальчишка! Он схватил меня за волосы, поцеловал в губы и сорвал платье. Он сказал, что я гордячка, что мои глаза раздражают его и что в аду есть особый котел, где варят таких, как я. Я вцепилась зубами ему в руку так, что у него пошла кровь. А он ударил меня по лицу, и искры брызнули у меня из глаз. Очнулась я на песке, он навалился на меня сверху, схватил за шею и сжал так, что я не могла вздохнуть. Он извивался, лежа на мне, дергался и куда-то протискивался.

А когда все это закончилось, он заявил, что я грешница, и стал просить у меня прощения. В первый раз я поняла, какие глупые существа мужчины, какие они жалкие. И возненавидела этого парня. Будь я сильнее, я бы могла сбить его с ног, но он был вдвое старше и втрое сильнее меня. Но я расцарапала ему все лицо и прокляла его. Вот когда на свет появилась вторая Ребекка: она сказала ему, что он проклят навеки и что мой утонувший отец поднимется с морского дна и схватит его.

С того дня парнишка избегал встреч со мной. А три месяца спустя он утонул, отправившись порыбачить на отцовской лодке: наклонился, чтобы вытащить рыбу, но море было бурным, он упал и запутался в сетях. Та Ребекка поблагодарила отца, от которого, по словам матери, ей достались в наследство черные волосы, за то, что он не стал откладывать месть на отдаленное будущее. По деревне, а люди там жили очень суеверные, поползли слухи, что у меня дурной глаз. Дядя Люк сердился и возмущался, графиня пришла в отчаяние, а мама выглядела очень озабоченной.

Вскоре после этого мы вернулись в Англию. Может быть, из-за того утонувшего парнишки, а может быть, из-за того, что перестали приходить деньги. Мама не объясняла мне ничего, она была гордой и не любила расспросов. «Что нам беспокоиться, Бекка, – говорила она. – У меня есть друзья. И больше я не стану прятаться и скрываться. Я хочу показать тебе Англию. Мы с тобой завоюем ее, моя дорогая».

Однажды я рассказала Максу об этом случае. Он заранее продумал все, что связано с бракосочетанием. Но мне хотелось, чтобы мы поженились там, где я выросла, в крохотной деревушке на берегу моря. Чтобы нас обвенчал старый священник, называвший меня маленькой язычницей. Мари-Хелен приготовила бы свадебное угощение, а скучный кузен Люк произнес бы тост под бдительным оком своей матери графини, которая была сущей ведьмой.