Книга Джентльмен что надо - Нора Лофтс

Ралей наконец поднял письмо с пола, куда незаметно для себя уронил его, и прочитал ту его часть, где говорилось о прииске. Кеймис определил его местонахождение и засел в засаде неподалеку от него. В то время, когда он писал письмо, он надеялся молниеносным набегом подобраться к прииску и вернуться с таким количеством золота, что оно должно было оправдать всю их экспедицию.

И опять – не оставалось ничего другого, как ждать.

Прошло шестнадцать невыносимо жарких, заполненных припадками лихорадки дней, которые завершились возвращением Кеймиса с пустыми руками.

Они смотрели друг на друга, и только узкое пространство каюты разделяло их. Верный Кеймис, большой и загорелый до черноты, который в течение трех месяцев каждый день глядел смерти в лицо, отстаивая интересы, совершенно чуждые ему. Он стыдился своего провала, он, заикаясь, пытался оправдать себя в глазах этого убитого горем человека и при этом понимал, что тот потерпел окончательное фиаско.

Ралей в полном отчаянии старался соблюдать спокойствие.

– Ты говоришь, что вы нашли его. Но как же так? Я не понимаю тебя, Кеймис.

– О да, мы его нашли. Вы не понимаете, почему мы не пошли добывать золото. Говорю вам – испанцы со всех сторон окружили нас, они только ждали, чтобы мы приблизились к прииску, показали его им, и тогда они накинулись бы на нас. Что мы могли поделать против половины всего состава испанской армии – мы, горсточка людей, отрезанных от наших кораблей, где находилась вся наша еда?

– Так что, когда мы меняли наши планы, мы думали о еде и о том, что предпримут испанцы?

– Вы не хотите понять, – уже невольно раздражаясь, сказал Кеймис, – что нас было слишком мало. С самого начала мы были обречены. Король предал нас. Испанцы вились вокруг нас, словно пчелы в улье, они знали все: сколько у нас людей, сколько кораблей, сколько продовольствия и амуниции. Единственное, что им было неизвестно, это где находится прииск. Так что, я должен был показать им его?

– Такое впечатление, Кеймис, что ты подумал обо всем, кроме того, что мы благодаря твоей необычайной осторожности вернемся в Англию разгромленные и с пустыми руками. Они намеревались разделаться с нами? Если бы я был там и остался бы один в живых, я и тогда, хоть ползком, на животе, продолжил бы дело.

Ралей откинулся на спинку кресла, глядя страдальческими глазами на Кеймиса, а тот, с трудом подыскивая слова, виновато проговорил:

– Это еще не все. Когда я покидал вас, вы были больны, так больны… вы так выглядели… что казалось, что вы не собираетесь… что вы долго не протянете. А король все еще не простил вас. Для него я не хотел открывать прииск. То есть, я хочу сказать, раз уж все равно от этого вам не стало бы лучше…

Кеймис оцепенел под взглядом сэра Уолтера. Ралей заговорил медленно, не обратив внимания на всю сердечность и преданность Кеймиса, выразившиеся в его последних словах.

– Ты хочешь сказать, что настолько рассчитывал на мою смерть, что готов был убить меня? Что ж, тебе это удалось, Кеймис.

Моряк бросил на своего адмирала последний взгляд: он понял, что ему никогда не удастся убедить этого сумасшедшего, разочарованного человека, повернулся и вышел из каюты.

Три минуты спустя тишину потряс грохот выстрела. Пройдя голод и невыносимую жару, мор и все бедствия, напасти и горькое разочарование, Кеймис остался верным своему патрону. Что ему смерть?

Но своим выстрелом Кеймис успокоил не только свое многострадальное преданное сердце. Демон, который грыз все это время душу Ралея, вдруг будто улетучился. Все в мире успокоилось, и будущее четко обозначилось перед ним. Давняя мысль, родившаяся в его голове еще в самом начале похода, когда перед ним во всей своей необъятности открылось вновь море, мысль о том, что если его рискованное предприятие лопнет, то он попробует вступить на путь дикого пиратства, больше не беспокоила его. Он сдержит свое слово и сохранит свое достоинство, покорно вернувшись в Англию. Ралей теперь даже не думал о том, что своим возвращением он сохранит и легенду о себе. Портрет одинокого, убитого горем и болезнью человека, добровольно пожертвовавшего своей не узаконенной свободой во имя позорной смерти, отпечатается в умах тех, кто еще не родился, и он займет достойное место среди бессмертных.

Возможно, Дженис видела в своем шаре, как умирает за него друг-моряк. Он же смотрел куда глубже. Он был земным человеком, и земной человек вынесет ему приговор. Он был интриганом, и теперь ради интриг других людей его принесут в жертву. Яков в преддверии свадьбы принца Уэльского и испанской принцессы не простит ему битву при Сан-Томе. И с ясным взором и без всякой горечи Ралей, развернув свой флот в сторону Англии, смог написать:

Одним лишь бальзамом – кровью

Излечится тело мое.

Душа моя, вечный паломник,

Поднимется в царство богов.

Взметнулись паруса, отличные корабли взбороздили неподвижные воды океана, и зазвучали голоса моряков, как бывало и раньше, когда и мир, и он сам были молодыми. Но добрые давние дни уходили, на смену им надвигался суровый вечер. Королева, Гэскойн, Сидней, Марло и Уильям Шекспир – все они уже лежат в своих могилах. Оставалась одна Лиз, оставалась мысль о встрече и близкой разлуке с ней, она терзала его сердце. Но теперь, со своим новым, ясным взглядом на прошлое и будущее, он смотрел безразлично на тот короткий промежуток времени, который разделит их. В конце концов, не так уж давно был он мальчишкой и слушал рассказы старого Харкесса о далеком южном море.

Заключение

СТАРЫЙ ЗАМОК, ДВОР. ПЯТНИЦА, 29 ОКТЯБРЯ 1618 ГОДА

Златокудрым девушкам и парням, как и трубочистам,

Всем приходит время лечь в могилу мглистую.

Когда он открыл глаза, было уже утро. Слабый свет пробивался в окно, в лужицах растаявшего воска видны были остатки погасших свечей, оставленных гореть с вечера. Он не собирался засыпать – берег время; короткое беспамятство сна годилось для тех, у кого впереди еще оставалось много времени для работы. Но, потянувшись, он вдруг испытал радость, потому что за эти немногие часы произошло чудо: болезнь отпустила его. Ему была ненавистна сама мысль о том, что он, трясущийся, взойдет на эшафот и все решат, что это от страха, а не от болезни он весь дрожит. А теперь, если эта передышка продлится достаточно долго, он сможет держаться прямо, как и подобает настоящему мужчине. Он был благодарен Лиз за то, что, покидая его в последний раз, после припадка слабости и рыданий, она собралась с силами и своим твердым, немного охрипшим от слез голосом сказала ему:

– Теперь спи, чтобы набраться сил и достойно встретить завтрашний день.

Стало уже настолько светло, что можно было писать. Ралей встал, все еще ощущая гордость и радость от ощущения возвратившихся к нему сил, подошел к столу, пододвинул стул, попробовал перо на своем указательном пальце и принялся нанизывать одно слово за другим с обычной для него легкостью. Сначала он не мог полностью сосредоточиться: мысли соскальзывали в прошлое и мешали писать. Он видел, как надувались паруса под октябрьским ветром и корабли отплывали в Вест-Индию. Белые стены Кадиса, отражаясь в море, возникали перед его взором, а там, в Йоле, солнце сияло над его миртовыми деревьями. Для всех, кроме него, это утро было началом нового дня, а для него… Ралей подавил в себе душещипательные мысли. Все люди – и на море, и на земле – неизбежно умрут, рано или поздно. Многие из тех, кому он сейчас завидует, не доживут до его возраста, умрут неожиданно, не раскаявшись в своих грехах, или будут умирать долго от тяжких болезней, и близкие отвернутся от них с отвращением. Поцелуй Лиз в эту последнюю его ночь был таким же трепетным и горячим, как в ночи их любви. Утешившись таким образом, потому что он был гордым человеком, Ралей. целиком погрузился в свое писание.