Книга Там, где нас есть - Борис Мещеряков

Другой в те же годы решил забыть и не думать. Вступал в комсомол, учился от завода на архитектурном, женился, общага, партийная карьера, двое детей, один внук-школьник, на пенсию вышел третьим секретарем горкома, партию упразднили, пенсия мизерная, сын ведет какой-то мутный бизнес с кавказцами, плюнул на все, уехал в Израиль, терять нечего.

Вот встретились. Треплются о болезнях, о детях, о внуках, о школьных годах.

О делах ни слова. Разные у них дела и их восприятие.

Обмениваются телефонами, прощаются.

Первый умрет через неделю, в начале месяца нисан, обширный инфаркт от перепадов температуры и колебаний давления, второй будет жить еще долго и, насколько позволяет пенсия и потребности, счастливо. Их жены познакомятся, сблизятся, насколько позволяет русский одной и иврит другой.

У них-то была общая жизнь. Роды, детские болезни, куцый месячный бюджет, покупки, уют, варенье. Варенье… Нет, я давно уже не варю, что вы, с таким артритом… А я варю, такие фрукты дешевые и сахар тоже… Мужья росли по службе и умом, дети росли, начинали курить и растить волосы, сейчас кто где, дома пустые у обеих. Старухи с разной, но общей жизнью. Из России, Йемена, Польши, Марокко, Алжира, Румынии, Аргентины, Канады…

Которым всегда и во всех концах света при любых режимах надо было варить еду и стирать, ждать мужа с войны и с работы, объяснять своим деткам, что такое хорошо и что такое — плохо, бояться надо было, чтоб ничего с их близкими не случилось.

Вот о них я когда-нибудь напишу.

Следуя вышеизложенному сюжету.

А может, кто-нибудь более трудолюбивый и методичный сопрет эту заметку и напишет. Какая разница?

Свадьба на ночь глядя в рабочий день

Марио и Клаудиа Бреннер женили младшего сына Густаво, красавца-блондина, невысокого, тонкого сложения и улыбчивого, двадцати семи лет. Люди российского происхождения, родом из Аргентины, куда их предков забросила судьба в осуществление территориалистских идей Зеэва Жаботинского.

Дело было в нанятом для этой цели зале «Краун Плаза» в ашдодской промзоне. Гостей была тьма, так уж водится на еврейской свадьбе: чтоб никто не обиделся, приглашают почти всех, кого сумеют припомнить. Количества народу из-за этого на свадьбах просто пугающие. Я туда попал с женой, коя работает с Марио на кибуцном заводике. Тем более с Марио и Клаудией я знаком, почему б нет? Когда начали съезжаться гости, я понял, что я знаком с половиной Израиля или хотя б встречался где-то, у меня хорошая память на лица.

Я вообще-то не люблю свадьбы, с их бестолковыми и никому в точности не известными ритуалами и обычаями, с массой незнакомых людей, от которых не знаешь чего ожидать, с шумом и гулом, с почти обязательной дракой ближе к концу. Тут все было иначе. Все было очень прилично и на уровне. На входе стояли красивые и счастливые родители жениха и родители невесты, парами, со всеми обнимались и говорили «спасибо, что пришли». С родителями невесты мне даже знакомиться не пришлось, оказалось, они в моем квартале держат пекарню с хлебной лавкой и я с ними встречаюсь почти каждый день, знаю по именам и перебрасываюсь обычными в Израиле «как-дела-все-хорошо-слава-Богу-благословен-Он».

Первыми — родители жениха. Марио был в черном костюме, с темно-красным галстуком и в белой праздничной кипе, в очках в золотой оправе и благоухал каким-то классным одеколоном, Клаудия, в голубом платье с покрывалом, в украшениях и по случаю причесанная в салоне, была тоже велоколепна. Обнялся с Марио, жена поцеловалась с Клаудией: «Мазаль тов! Тода раба!» (Счастья вам! Большое спасибо!)

Теперь родители невесты, Рафаэль и Мириам.

Она из Аргентины, он — турецкий уроженец с испанской от предков, изгнанных во времена Реконкисты из Кордовы, фамилией Толедано. Рафаэль с подкрученными вверх усами, кипой, лихо сидящей на блестящей, как самовар, смуглой лысине, и рыжая тихая Мириам. Тот же обмен приветствиями, объятия-поцелуи, идем дальше.

Дальше девочка с ящиком для приношений в виде живых денег и чеков, вылитой урной для тайного голосования и машинкой для считывания кредитных карт, если кто захочет вбросить денег молодым в таком виде. Мы опускаем свой конверт и поднимаемся по лестнице в зал для фуршета, где будем тусоваться до прибытия молодых.

Там, понятное дело, всякая еда, горячая и холодная, салаты-малаты и бар, полный всякой простой и замысловатой выпивки. Так мы шляемся, едим себе и выпиваем, треплемся со знакомыми и знакомимся с незнакомыми, осторожно спрашиваем, кто от кого, улыбаемся — короче говоря, отлично проводим время.

Прибывают молодые, поднимаются по лестнице в громе аплодисментов, открываются двери главного зала, и зажигаются прожекторы вокруг стоящей посредине хупы (хупа — свадебный шатер, установленный на возвышении, называемом бима, где происходит собственно обряд еврейского бракосочетания, неторопливый и некороткий). Появляется рав — красивый высокий мужчина с громовым басом и здоровенной бородищей, в черной шляпе. Народ охватывает хупу, и начинается веселуха.

В еврейской религии чуть ли не самое главное — не попутать ни слова и, Б-же упаси, не попутать что за чем идет, иначе обряд может быть признан недействительным, а молодые супруги смогут провести его вторично только после формального развода, а в некоторых запутанных случаях, тоже связанных с религией, это и вовсе невозможно.

Все замирают, чтоб не сбить рава с панталыку (как же, собьешь его! Он переженил народу на пару кварталов Бруклина), и пошло-поехало. Рав говорит слова, говорит, что сказать молодым и в какой очередности, говорит, что сказать и когда и тем и другим родителям. В паузах поет освященные тысячелетиями мелодии с такими же древними словами, наливает вино в бокал, дает кому надо отхлебнуть, опять поет, опять говорит…

Долгая музыка, я никогда ее от начала до конца не могу запомнить. Наконец главное. Густаво должен произнести слова: «Этим кольцом ты посвящаешься мне по закону Моше и Израиля!» — поцеловать невесту, откинув покрывало, под которым она парится всю процедуру, и все — поженились. Гости и родители обеих сторон замирают и даже дышать перестают, апофеоз же, Густаво произносит слова, по лицу обоих отцов катится пот волнения, мамочки заливаются рыданиями…

Дело сделано.

Царь вошел в шатер свой, поцелуй, и летят в потолок ракеты, народ орет от ликования освобождения от напряга, музыка гремит, и теперь начинается свадебный ужин с танцами. В эту секунду я всегда слегка всплакиваю. Тоже, наверное, от облегчения. А может, мне нравятся слова про закон Моше и Израиля и я их всегда жду? Не знаю.

Еда была хорошая, годная еда. Музыка была не очень злая и громкая. Жена плясала до упаду, Борух солидно и неспешно трепался и выпивал с ее сослуживцами и многочисленными родственниками брачующихся, молодые обошли каждый столик вместе и раздельно, со всеми обнялись, спросили, все ли в порядке. Борух наконец рассмотрел невесту. Конечно же, я знаю ее, она временами работала на кассе родительской пекарни, рыжая красавица Синтия с небесной голубизны глазами и с улыбкой покруче, чем у Дженнифер Лопез. Совершенно замечательная в своем белом платье, славную девицу уженил юркий аргентинец Густаво.