Книга Зори лютые - Борис Тумасов

В один из дней позвал Анисима атаман Дашкович. Дорогой гадал Анисим: для чего он понадобился Евстафию? Коли в дозор черед наступил, так на то сотник у Анисима есть.

Переступил Анисим порог атаманского куреня, осмотрелся. Богато живет Дашкович. Стены в дорогих коврах персидских и даже на земляном полу по всей горнице ковер. Анисиму в обляпанных грязью сапогах ступить боязно. А на коврах по стенам оружие развешано, сабли и кинжалы, ножны в серебряной оправе, чеканка работы тонкой.

Евстафий уловил сомнение Анисима, сам подошел к нему. На атамане рубаха шелковая, алая, порты сукна шерстяного, не домотканые, как на Анисиме, и сапоги легкие, зеленого сафьяна.

Под висячими усами Дашковича в улыбке обнажились почерневшие зубы.

— Звал я тебя, Аниська, вот зачем, — сказал Евстафий, остановившись в полушаге — Известно мне от наших сторожевых казаков, что за Перекопом собирается орда крымчаков. И немалая. Не иначе, к набегу готовятся. А потому как зимой ездил к хану в Бахчисарай литовский посол, думаю, пойдет орда на Русь.

Дашкович погладил усы, хитро глянул на Анисима, снова сказал:

— Заезжал и к нам тот посол литовский, сулил много, на Москву звал. Да мы ему отказали. Двинется орда в силе на Русь, краем и наши курени прихватит, разорит. Порешили мы, атаманы, слать гонца в Москву, упредить. Пусть московиты станут полками на дороге у крымцев, и им, русским, добре, и нам, казакам, заслон.

Дашкович прошелся по горнице, хрустнул пальцами рук:

— Подумал я, Аниська, ты недавно из Москвы и дорогу обратную не забыл. Да и пора послужить казачеству. Тебе в Москву ехать. Знаю, боязно стоять перед государем, ан надо. Разговор веди хитро. Скажи, передал-де атаман черкасских и каневских казаков, мы крымчаков сами не одюжим, а прорвутся на Русь, много зла причинят. Коли задержат тебя дозоры сторожевого воеводы, предупреди его, но не ворочайся, поспешай в Москву самолично, великому князю об орде обскажи. Иначе понадеемся на боярина-воеводу, а он, глядишь, словам нашим веры не даст. Согласен?

Похолодел Анисим от страха. Мыслимо ли, к государю, в Москву! Ну как прознает кто, что он, Анисим, холоп беглый…

А Дашкович в глаза ему заглядывает, переспрашивает сердито:

— Чего молчишь? Иль оглох?

Анисим рта не раскрыл, только головой кивнул.

Довольно погладив усы, Дашкович сказал:

— О двуконь в Москву поскачешь, чтоб промедления не вышло.

* * *

Подставив солнцу спину, Курбский грелся. Тепло приятное, не печет, а ласкает. Май брал свое. Зазеленело вокруг, лопнули, распустились почки. Воздух особенный, чистый, ни пыли, как летом, ни осенней сырости.

И месяца не прошло, как князь Семен в Москве. Дозволил государь остаться во Пскове одному наместнику — Петру Великому, а Курбскому в Москву воротиться.

Князь Семен приехал не один, а с женой. Взял-таки меньшую дочь боярина Романа.

Узнав о том, государь не приминул позлословить: «У князя Семки губа не дура, вишь, каку телушку взял».

Те слова донесли Курбскому, но он обиду проглотил. «Нынче великим князьям все дозволено, не только словесами князя аль боярина оскорбить, но и живота лишить».

Жена князю Семену досталась домовитая, вот и сейчас, едва из хором выбралась, сразу к клети направилась проверить, как девки зерно перевевают. На княгине сорочка красная, до пят, голова убрусом покрыта, идет она грузно, широкими бедрами качает. Курбский даже отворотился. Эк порадел боярин Роман, какую выкормил, соком налитая, придави — кожа лопнет.

Князь Семен мысли переменил. Подумал, что за два года, пока во Пскове жил, тиуны в его вотчинных селах наворовались предостаточно, а за крестьянами догляда не вели, потому в людях теперь нужда. Нет бы самим крестьян от других бояр переманывать, так и те, какие были, в Юрьев день разбежались.

В который раз помянул тиуна Еремку. Тот хоть и на руку слыл нечистым, но и княжеского не упускал, умел приумножить.

Из конюшни на водопой выводили коней, норовистых, застоявшихся. У колодца конюх рванул недоуздок, кулаком в лошадиную морду замахнулся.

— Данило, давно бит не был? — прикрикнул князь Семен. — К чему коня дергаешь?

В распахнутые ворота колобком вкатилась, запыхавшись, ключница.

— Авдотья, — окликнул ее Курбский, — аль за тобой свора псов гонится?

Ключница зачастила:

— Батюшка наш, князь милосердный! Хожу я на торгу, вижу — он. Очам своим не верю, он!

— Кто «он»? — недовольно поморщился Курбский.

— Он, батюшка, князь милосердный, Аниська, супостат, какой тиуна Еремку пожег!

Ключница дух перевела и снова:

— И он, батюшка, князь милосердный, меня тоже заприметил и рыло отворотил. Дескать, знать тя не хочу. Да разодетый какой, в сапогах, кафтане. Ах ты разбойник, думаю, погоди, выведаю, к чему ты здесь. Уж не замыслил ли снова огня пустить? Следочком за ним. Вижу, в Кремль вошел. Смекнула, в собор, грехи замаливать. Ин нет, очам не верю. Разбойник на государево крыльцо ступил и в палаты пошагал. Тут я прямехонько к тебе, батюшка, князь милосердный, припустила.

Нахмурился Курбский.

— Не ошиблась ли, Авдотья?

— И, батюшка! Аль не упомню я, коли его, окаянного, Еремка сек не единожды.

— Ну, гляди, Авдотья! — И князь Семен направился в горницу переодеваться.

* * *

Долго ждал Аниська в передней дворцовых палат. Так долго, что успел и от страха отойти, и нового набраться. Государь после утренней трапезы почивал. Знал бы Анисим такое, лучше на Пушкарный двор мотнулся, брата Богдана навестил и на племянника Игнашку поглядел, сколь лет не видел.

И уже решил было Анисим: «Сбегаю. Туда и оттуда мигом. Успею до государева выхода». Но у порога на лавке боярин дремлет, носом клюет. Едва Анисим к двери, боярин встрепенулся, погрозил крючковатым пальцем:

— Куды! Со словом к государю прибыл и не ершись.

Снова ждет Анисим, печалится. Неделю скакал до Москвы, не знал роздыха, спешил, чтоб теперь полдня терять попусту. Не торопится ни великий князь, ни бояре его, будто не их касаемо известие, с каким послан Аниська.

Делать нечего, и Анисим принялся мечтать, как государь, может быть, одарит его щедро и, вернувшись в станицу, он, Аниська, женится, заведет семью. Коли же милость государя будет слишком доброй, Анисим решил дать немного денег и брату Богдану.

Богател мысленно Аниська без меры, пока не вошел в переднюю важный боярин. Лицо его показалось знакомым. Боярин тоже поглядел на Анисима подозрительно, но тут же повернулся к боярину у порога:

— В здравии ли государь?

— Всю ночь животом страждал, умаялся, — шепотом ответил боярин — Видать, уж скоро выйдет, княже Семен.