Книга Другая жизнь - Лайонел Шрайвер

– Ах нет? Все бросить и заботиться о ком-то целыми днями – как раз то, чем я занимаюсь с Глинис. При этом работаю полный рабочий день в офисе, который терпеть не могу, и только для того, чтобы у моей жены была хоть какая-то страховка.

Чем меньше отец проживет, тем больше у нее шансов выиграть в этой ситуации.

– Ты хочешь, чтобы я положила на это жизнь или, по крайней мере, годы жизни! У тебя всего лишь работа, а у меня карьера! Карьера, в которую отец верит. Он не позволит, чтобы я пожертвовала таким важным делом, как создание фильмов на общественно значимые темы, ради того, чтобы помочь ему вымыться! В конце концов, если я сделаю кино о том, как люди доживают последние дни, то принесу гораздо больше пользы, чем если буду крутиться вокруг одного старика и принесу ему стакан воды!

– Что это значит? Нет? Конец дискуссии?

– Это не предмет для обсуждения. Не стоит даже начинать. Абсолютное «нет», без вопросов, даже не думай, закончили. – Она выглядела отчаявшейся, словно исчерпала все аргументы.

Когда Шеп продавал «Нак на все руки», он не рассчитывал на некое особенное к себе отношение – не ждал, что его мнение будет иметь больший вес, что ему будут созданы льготные условия, – он просто хотел заработать деньги. Но, черт возьми, он совсем не ожидал, что еще будет за это наказан.

– Значит, получается, мне решать, как поступить – нанимать ли сиделку и все остальное. Что же касается твоего переезда в мою комнату, тебе повезло, я не собираюсь выставлять дом на продажу до тех пор, пока папа не вернется домой и не примет решения. Но я хочу, чтобы ты знала: оплата счетов за его содержание для меня не пустяк. У меня огромные расходы на Глинис, и денег у меня не так много, как ты думаешь.

– Не понимаю. – Берил казалась сбитой с толку. – Ты же сказал, у нее есть страховка.

Шеп рассмеялся. Это был безрадостный смех, но он помогал сдержать слезы.

Глава 12

Множество пар не занимаются сексом и прекрасно живут. Ничего страшного нет в том, что они не испытывают желания. Лежать в одной постели тоже приятно, и они с Кэрол по-прежнему спят вместе, правда, лишь потому, что она не захотела расстраивать девочек и придумывать объяснение, почему папа изгнан на диван. Наказанием ему была широкая, словно ров, полоса холодной простыни, что, бесспорно, было болезненнее. Она даже видеть его не хотела. Иногда во сне она поворачивалась в его сторону, но больше по привычке; едва ее щека касалась его груди, она поспешно, ворча, перекатывалась на свою половину и устраивалась на самом краю кровати. Она уворачивалась от Джексона, оставляя одиноко лежать в трусах, накрывшись простыней. Он уже ненавидел свои трусы. Они вызывали в нем то же чувство стыда, как и в детстве, когда он старался незаметно сунуть их в бачок с грязным бельем, а то и просто выбросить, боясь, что мама заметит позорное коричневое пятно.

Несмотря на то что многие пары отказывались от секса, он и представить себе не мог, что Кэрол и Джексон Бурдина окажутся в их числе. После рождения Флики они стали посвящать этому меньше времени, но спросите Боба Сэндса, он подтвердит, что соблюдать диету и принимать участие в голодовке не одно и то же. У него появились комплексы, он стал испытывать непреодолимый ужас оттого, что предстояло опять ложиться в постель. А ведь это было его любимое время, между минутой, когда входишь в спальню, и моментом, когда тебя охватывает убаюкивающая дремота.

На всем протяжении их брака Джексон очень страдал, что жена ему полностью не принадлежит. Ее было сложно завоевать; она всегда держалась на расстоянии. Однако такая самодостаточность Кэрол вызывала в нем восхищение. Он не мог позволить себе относиться к этому с такой веселой небрежностью. Как случилось, что он внезапно стал так похож на нее – он словно отдельный элемент общей системы, самодостаточный организм, занятый своими делами, так же как и она занята своими, ничего не ожидающий, ничего не просящий, покорно исполняющий то, что следует, – пусть же Кэрол испытает на себе одиночество.

Раньше разочарование, вызванное неспособностью… обладать ею, вернее, иметь ее, вызывало в нем неукротимое желание добиться цели, даря им обоим неиссякаемый источник вдохновения. Она любила дразнить его своей неподатливостью; ему нравилось чувствовать себя охотником, которому, поскольку он никогда не умолял ее, было весьма не просто поймать добычу. Но сейчас она из привлекательной цели превратилась в недоступную, какой смысл устраивать сафари, если в округе не видно ни одной подходящей жертвы.

То, что вначале казалось ему весьма удачным способом освежить сексуальные отношения, привело к катастрофе, он был наказан за собственную глупость, и Кэрол просто не имеет права наказывать его второй раз. Следует признать свою ошибку: он все решил единолично. Как может быть иначе, когда задумываешь такую коварную, неожиданную вещь, причем не имеющую никакого отношения к детям, а у бедняжки было так мало радостей в жизни, не связанных с детьми, это ведь не очередной счет из клиники и, слава богу, не новая глазная инфекция у Флики. Конечно, он не придерживался строго установленных правил в отношении определенных частей тела, с которыми ничего не делают, даже если они почти не функционируют. В то же время он не понимал, почему только на него возлагается вина за ужасающие последствия его внезапного порыва. Ведь он пропил полный курс антибиотиков во избежание заражения. Не он ли предварительно все выяснил, да и откуда ему знать, что врач окажется таким коновалом, ведь Ларри дал ему наилучшие рекомендации? Почему именно он виноват в том, что результаты операции оказались ужасающими, а его дружок до сих пор похож на гигантский хот-дог, только без булки и надкусанный по бокам? Он уже столько выстрадал, что холодность Кэрол выглядит невероятной жестокостью. Правда, она больше не возвращалась к разговору о том, что муж испортил не свою часть тела, а ее. Получается, она действительно считает, что его петушок принадлежит ей, – с той же невозмутимостью и безапелляционностью, с которой считает своей кухонную утварь, – и именно она выдает его ему на время, когда надо пописать.

Более того, она подталкивала его к самоанализу, чего Джексон терпеть не мог. Это вовсе не значит, что он «не знал самого себя» и всякое такое; он просто считал самокопание ребячеством и совершенно бесполезным занятием. Что сделано, то сделано, верно? Какой же тогда смысл в этом анализе? Зачем делать вскрытие, ведь труп есть труп.

Конечно, его пенис не совсем труп. Он еще хуже. Деформированный, изуродованный, он был все еще жив, что делало жизнь Джексона совершенно невыносимой. Он напоминал ему о прочитанном в восьмом классе на уроках английского языка миссис Уильям рассказе «Обезьянья лапка» – родители потеряли любимого сына, погибшего по велению магических сил. Черт, в рассказе, по крайней мере, была возможность загадать третье желание. Его же член застрял на втором, поэтому только покачивался, просясь внутрь.

Несколькими неделями раньше Джексон совершил последнюю попытку объяснить, зачем это сделал, но тщательно разработанный план вновь не принес положительного результата, и ему оставалось только поражаться, зачем он все затеял.