Книга Черная мадонна - Дж. Р. Лэнкфорд

Впрочем, возможно, действие каких-то медикаментов по-прежнему дает о себе знать, потому что накануне вечером и сегодня утром у нее были галлюцинации. Стены персикового цвета начинали кружиться, стоило ей посмотреть на них, и на них появлялись какие-то насмешливые лица. Как, например, этим утром. Или похотливые, как накануне вечером. Высунув языки, они издавали какие-то неприличные звуки. Они были везде – на стенах, на полу, на потолке. Они пытались рассмотреть те части ее тела, которые никому не дозволено видеть, кроме любимого человека. Правда, возлюбленного у нее нет. Наверное, уже в десятый раз ее взгляд упал на изогнутые ножки овального зеркала, купленного Феликсом лет этак десять назад.

Мэгги сделала глубокий вдох и сказала:

– Раз, два, три, – и приготовилась встать, снять ночную рубашку и рассмотреть свое тело.

Синяки по-прежнему давали о себе знать ноющей болью. Вдоль руки шершавым шрамом пролегла длинная царапина. Это была ее как минимум десятая попытка, и все же Мэгги так и не смогла встать с кровати. Ей было тяжело дышать. Казалось, стоит ей принять вертикальное положение, как она снова упадет и потеряет сознание. Мэгги громко втянула в себя воздух. Это был скорее не вдох, а серия надрывных хрипов. Слава богу, что ее никто не слышит, подумала она.

Ручное зеркало лежало на комоде. Если, не обращая внимания на мерзкие лица, подползти к краю кровати, то можно до него дотянуться. Она откроет ящик на ночном столике и вытащит оттуда фонарик. Тогда можно будет юркнуть под белые вышитые одеяла, снять трусы, сказать «раз, два, три» и, посветив фонариком, посмотреть, почему между ног так сильно болит. Возможно, тогда она вспомнит, почему ей так хочется умереть. Если, конечно, ей хватит дыхания.

Интересно, подумала Мэгги, Бог предвидел изнасилования, когда сделал среднего мужчину крупнее и сильнее средней женщины, а заодно дав ему весь этот тестостерон? Если изнасилование в порядке вещей, тогда почему не все мужчины это делают? А ведь могли бы. И почему некоторых женщин эта участь не касается – в отличие от нее?

Мэгги решила, что ей нужен хороший теолог. Он объяснил бы ей, какой тяжкий грех она на себя взяла, пытаясь уподобиться Деве Марии, пытаясь привлечь в себя Дух Святой, пытаясь стать второй Мадонной. Есть ли смысл теперь удивляться, что Господь покарал ее и кара соразмерна преступлению? Весь день Мэгги представляла себе, как вновь попытается наложить на себя руки. Ведь душа ее все равно уже проклята. Из опыта работы в больнице она знала, что все жертвы изнасилования поначалу хотят умереть. Если женщина не в состоянии быть хозяйкой собственному телу, то какой смысл жить? Ведь она как будто не существует. Так почему бы не узаконить это? Разница между теми женщинами и ею заключается лишь в том, что тем женщинам не хватало мужества свести счеты с жизнью. Ей же его хватит.

Мэгги в который раз представила себе, как ждет наступления темноты. Тогда она прошмыгнет в портичиолло с записью «Чио-Чио-сан» и, сев в лодку Джесса, направит ее на север, в сторону Голы. Нет, лучше взять гребную шлюпку соседа. Мэгги не сомневалась, что доберется до глубокой части озера, как можно дальше от берега, чтобы потом уже никогда не достичь его вплавь. И когда она будет сидеть в лодке, то негромко включит запись, потому что звук путешествует по воде далеко, особенно ночью; ей же не хотелось разбудить все окрестности. Она будет сидеть, и слушать, как Леонтина Прайс поет последние слова Чио-Чио-сан: «Tu? Tu? Tu? Tu? Tu?»

«Ты? Ты? Ты? Мой маленький идол, моя любовь, моя лилия, моя роза. Ты не должен ничего знать, не для твоих чистых глаз смерть Баттерфляй. Прощай, моя любовь! Моя маленькая любовь, прощай!»

Или это ее так заставляют думать эти мерзкие лица на стенах? Более того, ей пришло в голову, что изнасиловал ее вовсе не Сэм. Ведь она сама, по собственной воле, сняла с себя купальник. Интересно, как отнеслись бы к этому в суде? Что греха таить, поначалу ей даже было приятно, хотя и было ясно, что Сэм Даффи, которого она любила, – это вовсе не тот мужчина, что лежал обнаженным в ее постели. Он изменился, стал другим, словно Джекилл и Хайд из книги Стивенсона. Она сама разделась для мистера Хайда, причем из-за одной-единственной фразы: «Мэгги, девочка моя». Любой суд скажет, что она получила то, чего хотела сама. Просто она не знала, что будет потом. Не знала, что он будет нарочно унижать ее, что будет упиваться ее ужасом, ее болью. Она не знала, что ощутит себя оскверненной, испачканной.

Мэгги посмотрела на осклабившееся в мерзкой улыбке лицо на стене, услышала, как мерзкие губы произнесли: «Мэгги Кларисса Джонсон, девственница, мать Иисуса. Ха-ха-ха!» Впрочем, лучше видеть это лицо, чем те жуткие, похотливые рожи, показывающие ей языки. А сегодня вечером они опять явятся к ней.

Она не допустит, чтобы они насмехались над Джессом, над доброй Антонеллой и, тем более, над обитательницами женского монастыря, которые были чисты телом и душой и не богохульствовали в своей преданности Господу. Джесс должен быть с ними. Приняв для себя это решение, Мэгги продолжила фантазировать о том, что произойдет в самой глубокой части озера.

Глава 30

Сэм сидел у открытого окна поезда, отправляющегося в Милан, и мысленно прощался с Ароной. День был рыночный, и ему были слышны голоса бесчисленных торговцев, что разбили свои палатки рядом с пристанью прогулочных катеров, которая тянулась вдоль всего южного берега озера. Увы, перед глазами у него стояли омерзительные сцены того, что случилось на желтой вилле, и ему было нестерпимо больно их вспоминать.

Он улыбнулся, подумав об Антонелле, и особенно о Джессе. Представил его утром в коридоре, представил, как Джесс пытался убедить его, что благодаря лебедям его дух был с ними все эти годы. Да, Сэм был искалечен душой и телом, а он, Джесс, подружился с искалеченным лебедем. Даже считать это совпадением было бы большой натяжкой. Неожиданно Сэму вспомнились другие слова, сказанные Джессом: «Доктор Льюистон дал мне лекарство, чтобы я мог уснуть, но оно мне не помогло». Странно. Почему-то от этого воспоминания у Сэма все похолодело внутри. Нет, он, конечно, не врач, но если, чтобы уснуть, достаточно проглотить снотворное, то укол в руку должен, по идее, сразу же вас вырубить. Так почему же Джесс тогда так и не смог уснуть?

Даффи наблюдал в окно, как проводники помогают последним пассажирам войти в вагон и занести багаж. Смотрел и никак не мог избавиться от нехорошего предчувствия. За считаные мгновения до отхода поезда он схватил чемодан и выскочил на перрон. И тотчас почувствовал себя полным идиотом, одиноко стоя посреди платформы. За Джессом двадцать четыре часа в сутки присматривали два выпускника гарвардской медицинской школы – Сэм узнал это из их разговоров накануне вечером. И как он, не имея медицинского образования, не способный отличить аспирин от снотворного, может волноваться из-за укола, сделанного почти сутки назад Джессу?

Сэм сел и дождался следующего поезда на Милан, который подошел через десять минут. Сел – и снова вышел. Инстинкт. Не зря он исколесил полмира, не зря незаметно для других наблюдал за тем, что творится вокруг, не зря одиннадцать лет ишачил на Брауна. И потому был твердо уверен, что в половине случаев вещи происходят сами собой. Просто происходят, и все. Волноваться нужно из-за второй половины. И он непременно должен убедиться, что с Джессом все в порядке.