Книга Темный ангел - Джоанн Харрис

— Ты расскажешь мне сказку, Генри? Ты расскажешь мне сказку?

А вдалеке раздается жестокий смех Бога.

61

Я вышел из студии Генри; повалил снег. Мистическое свечение ночи осияло мой путь к Крук-стрит, напудрив одежду мерцанием. Свернув за угол, я взглянул на дом Фанни и увидел, что фонарь, обычно висевший над дверью, не горит. Подойдя ближе, я обнаружил, что и окна тоже темные, шторы опущены, из-за тяжелых складок не пробивается ни лучика. Но хотя цветные стекла крыльца не были освещены, в снегу на ступенях я заметил следы. Предположив, что кто-то мог быть в одной из гостиных в глубине дома, я подошел к двери и постучал. Нет ответа. Я подергал дверь: заперто, как я и ожидал. Я постучал еще раз, покричал в отверстие для писем… но никто не отозвался.

Озадаченный, я попробовал боковую дверь — с тем же успехом. Я недоуменно покачал головой и уже собрался было уходить, но тут увидел, что в тени у дома лежит что-то большое и темное; предмет быстро засыпало снегом. Сначала я решил, что это мешок с углем; потом разглядел торчащий из снега каблук мужского ботинка. Бродяга, подумал я, искал укрытие и замерз, бедный малый. В кармане нашлась фляжка с бренди, и, достав ее, я пробрался сквозь метель и склонился над телом — как знать, может, в нем еще теплится жизнь. Я оттащил его из углубления у стены и, стряхнув ледяную маску с искривленного застывшего лица, узнал Генри Честера.

Один глаз был закрыт, другой — уставился на меня. Мускулы левой щеки и виска странно деформировались, словно подтаявший воск, левая рука скрючена, плечо нелепо вывернуто, бедро сместилось, нога торчала под страшным углом. Пока он не пошевелился, я готов был поклясться, что он мертв.

С губ его сорвался долгий гортанный стон:

— Ааа-даа. Аах-а.

Я просунул флягу с бренди меж его стиснутых зубов.

— Выпей это, Генри. Не пытайся говорить.

Бренди полилось по подбородку; он снова забормотал, но губы его не слушались. Он мучительно хотел что-то сказать.

— Все хорошо, — беспокойно сказал я. — Не разговаривай. Я приведу помощь.

В окнах соседних домов горел свет; наверняка за ним кто-то присмотрит, пока я схожу за доктором. К тому же оставаться с Генри наедине — последнее, чего мне хотелось.

— Ма…аа. Маааар… — Правая рука вцепилась в мой рукав, голова опустилась, потекла слюна. — Ма-а-а-а.

— Марта, — мягко произнес я.

— А-а-а. — Он судорожно кивнул.

— Ты пришел увидеться с Мартой? — предположил я.

— А-а-а.

— Но ее не было, и ты решил подождать. Правильно? Еще один спазм. Голова неприлично болталась, единственный открытый глаз закатился.

— Ннн-ее. Мм-аар-а. А-а-а. А-а.

Он беспомощно молотил рукой по воздуху, из правого глаза текли слезы, а левый смотрел неподвижно, прихоть упрямой плоти.

Невыносимая, тошнотворная жалость заставила меня вскочить на ноги.

— Не могу остаться, Генри, — сказал я, отводя глаза. — Я приведу помощь. С тобой все будет хорошо.

Он испустил звериный стон, в котором я различил жутковатые нотки человеческого голоса, слова, что пытались пробиться сквозь умирающую плоть. Слова? Одно слово. Одно имя. Звук был нестерпимый — угасающий стон его одержимости. Проклиная себя, я повернулся и бросился бежать.

Найти помощь не составило труда; женщина из соседнего дома за гинею согласилась приютить больного и позвать врача. Врач приехал через два часа, и Генри отправили домой, на Кромвель-сквер. Доктор сказал, с ним случился удар — обширный сердечный приступ. Пациенту требовался постельный режим, тогда, возможно, у него будет шанс выздороветь. Больного успокоили растворенным в воде хлоралом, терпеливо влитым по капле меж стиснутых губ. Убедившись, что ничем больше не могу помочь, я наконец оставил их. Генри к тому времени впал в глубокое забытье, дыхание его было почти неразличимо, глаза остекленели. С меня хватит, решил я. В конце концов, я не сиделка. Весьма вероятно, я спас парню жизнь — чего еще от меня требовать? Незамеченный, я тихо вышел черным ходом и исчез на пустынных улицах.

Чтобы сэкономить нам обоим время, я прихватил с собой бумажник Генри. Ясное дело, в ту ночь бедняга был не в состоянии заниматься делами.

62

Мягкое течение несло меня в безмолвный мир немых образов и неясных перспектив. Густо-изумрудная темнота; но где-то на середине пути я начал различать фигуры, безликие, бесформенные, лишенные контуров, а на переднем плане — лицо, гротескное, непропорциональное, оно проплывало перед глазами, как огромная рыбина. На мгновение оно исчезло из поля зрения, и я хотел повернуть голову ему вслед, но обнаружил, что почему-то не могу. Я попытался вспомнить, что за ужас, что за нужда заставили меня укрыться на морском дне, но был до странности безмятежен и словно наблюдал за событиями сквозь темное стекло. Стайка зародышей неуклюже гребла мимо зеленого кораллового рифа, над которым дрейфовала бледная девушка, и ее длинные светлые волосы тянулись, как водоросли, в печальную серость подводного неба.

Лицо вновь появилось передо мной, рот широко распахнулся… звуки, причудливо искаженные подводой, лопались, как пузыри, чередой бессвязных слогов. Они что-то значили, но я не мог вспомнить что. Течение увлекло меня, и лицо опять исчезло. Но звуки остались, и я постепенно улавливал все больше смысла в их упорстве. Лицо тоже казалось знакомым: внимательные глаза, заостренный нос и треугольная бородка. Я уже видел это лицо раньше.

Рот открылся, и словно издалека услышал я свое имя:

— Мистер Честер. Мистер Честер.

Впервые после погружения на дно я заметил книжные шкафы позади лица, дверь, открытое окно за бархатной шторой, картину на стене… действительность разверзлась передо мной с безжалостной четкостью.

— Мистер Честер? Вы меня слышите? — Голос принадлежал доктору Расселу. Я попытался ответить, но мой язык жил собственной жизнью и весело высунулся изо рта, с губ сорвался булькающий звук. Я ужаснулся. — Мистер Честер, пожалуйста, кивните, если слышите меня.

Я почувствовал, как шея судорожно дернулась.

— С вами случился удар, мистер Честер. — Голос был слишком громкий, слишком жизнерадостный, словно доктор обращался к глухому ребенку. Я заметил, что он старательно избегал встречаться со мной взглядом. — Вы были очень больны, мистер Честер. Мы думали, что можем потерять вас.

— Скооо… — Собственный вопль поразил меня. — Скоо… Сколько? — Уже лучше. Я по-прежнему с трудом двигал онемевшей челюстью, но, по крайней мере, хоть слова выговаривал. — Сколько… прошло…

— Три дня, мистер Честер. — Я чувствовал его нетерпение, его смущение от моих попыток говорить. — Преподобный даже соборовал вас.

— Ааа-а?..

— Преподобный Блейкборо, из Оксфорда. Я известил вашего брата Уильяма. Он прислал преподобного.