Книга Император открывает глаза - Дмитрий Колосов

Император хлопнул в ладоши, давая понять, что устал и хочет есть. Стоявший позади трона Чжао Гао бросил короткое приказание рабам-хуннам. Те послушно вцепились в отполированные рукояти и подняли трон. Чрез несколько мгновений император очутился в шатре, где уже были расставлены чаши и кубки.

Устало смежив веки, Ши-хуан следил за тем, как рассаживаются вокруг постеленного на полу белоснежного полотна, служащего столом, его приближенные, в том числе и новоиспеченный удафу, чье имя – Сюй-ши – император, к своему удивлению, запомнил.

Слуги зажгли серебряные светильники и внесли первую перемену блюд, затем вторую и третью. Сегодня на стол подавали много рыбы, что было не удивительно, ведь владыка Тянься достиг, наконец, края земли, а значит и пределов моря. Император ел жадно, принимая яства из рук верного Чжао Гао, пробовавшего каждое блюдо перед тем, как передать его повелителю. В Ши-хуане словно пробудилась жажда жизни, в последнее время все сильней угасавшая. Он требовал новых яств и вина.

Принесли вино, сваренное из проращенного риса. Ши-хуан выпил один за другим два бокала и почувствовал, что захмелел. Тогда он, не выпуская из рук чашки, выразительно покосился на сидящего у правой его ноги евнуха. Тот без слов понял желание повелителя и, поднявшись, засеменил к выходу из шатра. Вскоре он вернулся, ведя за руку неуверенно ступающего человека, чьи глаза перетягивала перевязь. Это и был несчастный слепец Гао Цзянь-ли. Евнух хотел усадить певца неподалеку от входа, но сердце императора желало громких звуков цитры, и он жестом повелел посадить Гао Цзянь-ли подле царственных ног.

– Играй! – приказал Ши-хуан, когда слепец уселся на ковер.

Услышав голос повелителя Поднебесной рядом с собой, Гао Цзянь-ли вздрогнул. Из-под прикрытого повязкой мертвого левого глаза его покатилась слеза.

– Играй! – повторил Ши-хуан, чья душа требовала бередящих сердце звуков.

Певец, не прекословя, тронул чуткими пальцами струны сладкоголосой цитры. И поплыли нежные, чуть надрывные звуки А потом Гао Цзянь-ли запел. Он пел о любви и печали. Он пел о счастье и неспешном течении жизни.

Прекрасен тихий день в начале лета,

Зазеленели травы и деревья.

Лишь я один тоскую и печалюсь

И ухожу все дальше, дальше к югу.

Все беспредельно пусто предо мною,

Все тишиной глубокою укрыто.

Тоскливые меня терзают мысли,

И скорбь изгнанья угнетает душу.[49]

Слепец пел, а император с тихой грустью внимал этому пению. И все князья затихли, не осмеливаясь потревожить грусть повелителя. А Гао Цзянь-ли пел и пел. Потом он устал, и голос его стал хрипл.

– Вина! – приказа! Ши-хуан.

Слуга проворно поднес певцу чашу с крепким вином. Гао Цзянь-ли неторопливо осушил эту чашу.

– Пой еще! – повелел император.

И слепец запел. Он пел о любви и печали. Он пел о счастье и неспешном течении жизни.

Все время я страдаю и печалюсь

И поневоле тяжело вздыхаю.

Как грязен мир! Никто меня не знает.

И некому свою открыть мне душу.

Я знаю, что умру, но перед смертью

Не отступлю назад, себя жалея.

Пусть мудрецы из глубины столетий

Мне образцом величественным служат.

Гао Цзянь-ли в последний раз тронул струны цитры, и последние звуки растаяли в тишине. Император ощущал умиротворение, какого не испытывал уже много лет. Чудесная песня словно унесла все его тревоги и страхи. Отступил ужас смерти, императора больше не грызли мысли о предательстве, заговорах и отравленных кинжалах убийц. Он улыбался деве с завораживающе голубыми глазами, столь прекрасной, что захватываю дух. Он улыбался…

– Ты хорошо пел, слепец! – прошептал император. – Проси награду. Любую, какую захочешь.

Гао Цзянь-ли усмехнулся. Движение губ его было грустным, словно полуденное облачко.

– Я попросил бы глаза, но ведь ты не дашь мне их.

– Не дам, – согласился Ши-хуан. – Глаза не дам.

Он вдруг не к месту вспомнил, как пытливо заглядывал в глаза истекавшему кровью Цзин Кэ, надеясь прочесть в них ужас пред надвигающейся смертью. Вспомнил…

– Тогда поднеси мне чашу вина. – Император бросил взгляд на слугу, но певец поспешно прибавил:

– Собственноручно!

Ши-хуан задумался. Приближенные, отводя взоры, искоса поглядывали на своего повелителя. Просьба была слишком дерзкой, чтобы остаться безнаказанной. Но сегодня император был милостив. Сегодня душа его цвела, словно майский цветок; сегодня его ждала чаша с чудесным питьем, возвращающим силы и молодость.

– Будь по-твоему! – решил Ши-хуан. – Тянь-цзы способен унизиться даже перед самым ничтожным своим слугой, если этот слуга искренне любит своего повелителя!

Повинуясь взгляду императора, раб подал ему чашу. Ши-хуан поднялся и протянул чашу Гао Цзянь-ли. Тот, неуверенно шаря в воздухе, принял ее и…

Должно быть, судьба была в этот день милостива к императору. Цитра, какую намеревался опустить на его голову слепец Гао Цзянь-ли, просвистела на волосок от виска, лишь сбив корону. С размаху ударившись о пол, инструмент раскололся, брызнув во все стороны шариками свинца. Гао Цзянь-ли заблаговременно подготовил свою месть, превратив инструмент в грозное оружие, но увы, несчастный слепец промахнулся!

Закричал от ярости, Ши-хуан выхватил меч и рубанул им по голове несостоявшегося убийцы. Клинок раздвоил череп Гао Цзянь-ли надвое, кровь и вино из выпавшего из рук певца кубка брызнули на одежды и лица оцепеневших от ужаса придворных.

Потом все дружно загомонили и бросились на выручку к властелину, но тот не принял помощи. Слепец рассчитывал на цитру. У любого из приближенных мог оказаться в рукаве нож. Вращая мечом, император удерживал слуг на расстоянии от себя. Он страшно кричал. Кричал до тех пор, пока не вбежали ланчжуны, оттеснившие насмерть перепуганных князей. Повинуясь приказу императора, телохранители выдворили придворных из шатра, не позволив остаться в нем даже верному Чжао Гао. Лишь дрожащий от ужаса удафу Сюй-ши с его эликсиром был оставлен при императоре. Его посадили в дальнем углу покоев, а Ши-хуан расположился напротив, держа на коленях залитый кровью меч.

Пришла ночь, а с нею на землю сошли тьма и покой, едва нарушаемые мерцанием свечей. Император неподвижно сидел на шелковой подушке посреди разоренного сумятицей шатра. Сюй-ши, боясь пошевелиться, сидел напротив. От долгого сидения и неудобной позы руки и ноги чиновника страшно затекли, но он стоически терпел муку, сознавая, что лучше иметь онемевшие, нежели отрубленные члены.

Наконец из-за полога донесся голос стражника, сообщившего, что луна вошла в свой зенит. Император посмотрел на чиновника, тот с трудом поднялся и на подкашивающихся от волнения и усталости ногах приблизился к повелителю. В руках Сюй-ши был сосуд, полный чудесного зелья. Под пристальным взором императора фанши перелил эликсир в золотую чашу.