Книга След кроманьонца - Сергей Щепетов

— Бог предков наших всесилен! Он вывел их из рабства языческого…

— Я знаю, знаю, Сеймон!

— Что ты знаешь?! Это я знаю, почти уверен, что птицы из бронзы и меди, из золота и серебра уже есть в каждом шатре, в каждом доме!! Скажи, что это не так! Может быть, даже Первый возносит молитвы пред куском металла, сотворенным людьми?! Скажи!

— Да, это так: люди носят на груди изображение птицы.

— Ага! Их делают мастера Сахтила, а купцы продают всем эти поганые амулеты?

— Сеймон, постепенно мы объясним людям, что это лишь символ. Или, может быть, со временем медная птица станет знаком, отличающим людей Единого Бога?

— Безумцы! Господи, покарай народ неразумный свой! Покарай, ибо нет и не может быть нам прощения! Что ты уставился на меня, мальчишка? Ты никогда, слышишь, никогда не станешь Первым!! Вы забыли, вы растоптали закон наших предков, вы нарушили Священную Клятву! Нарушили то, что отныне написано рукой Бога! Почему не пришел Первый? Почему он послал тебя? Испугался?

— Нет, Сеймон… Первый, он… гм… он готовит праздник. Мы… мы думали, мы надеялись, что гнева твоего не будет. Конечно, конечно, и я, и все священники народа помнят пятнадцать Клятв Закона! Но во второй Клятве говорится о кумирах, то есть изображениях, которым поклоняются, считая их богами. Ведь язычник приносит жертвы и молится именно статуе или рисунку…

— О, несчастный! Для того ли ниспослан Закон, для того ли клялись наши предки, чтобы мы, недостойные, толковали их клятвы?! Прочти, прочти, что начертано на этих плитах!

— «…Не будет у нас других богов, кроме Тебя. Не делаем мы себе изваяния образа, не поклоняемся ему и не служим, ибо Ты — Бог всесильный наш…».

Вар-ка сидел, слушал взволнованный диалог и пытался разобраться даже не в конкретной ситуации, а в том, что стоит за ней. Он чувствовал, определенно чувствовал, что тут все не так просто.

Еще ночью он понял, что этот новый Сеймон совсем не похож на того, первого. Внешность тут ни при чем: тот был, по большому счету, счастливым человеком — он познал Истину и хотел нести ее людям. Ему пришлось стать вождем, и он сильно страдал от этого. Новый Сеймон был другим. Нет, он искренне верил и в Единого Бога, и в предназначение своего народа, и… в правоту дела, которое он делает. Он был руководителем! Да-да, именно вождем-руководителем. От него исходила глубинная уверенность в том, что он и может, и имеет право изменять окружающий мир в соответствии с истиной, которая ему известна. Что-то похожее Вар-ка ощущал рядом с Патишем — капитаном стражей короны в Хаатике, и еще раньше — за много лет и миров отсюда — в родном Поселке рядом со жрецом-шаманом Горного племени. Да, этот новый Сеймон, как и прежний, испытал мистический ужас, услышав голос Вар-ка из темноты. Но трепет его… Как это сформулировать? Но трепет его не был всеобъемлющим, что ли… Ну, да: даже падая ниц, он продолжал контролировать ситуацию. Железная воля, как выразились бы в мире Николая! И ночью, во время рассказа… Ведь только вначале Сеймон говорил как бы по приказу, а потом увлекся и излагал историю народа даже с удовольствием, как бы еще раз убеждая самого себя в правильности то ли выбранного пути, то ли принятого решения. Вот и сейчас: он кричит, ругается, но чувствуется в нем какая-то неискренность или, точнее, не полная искренность. Он, конечно, глубоко возмущен тем, что рассказал Ученик, но… Как-то смутно ощущается, что это для него не новость или… не совсем новость. И Ученик как-то подозрительно мало трепещет. Нет, он, конечно, и напуган, и сожалеет, и стыдно ему за себя и других, но… там, в самой глубине души, он, кажется, почти спокоен.

Потея от напряжения, Вар-ка все сильнее сомневался, нужны ли ему эти оттенки и тонкости чужой жизни. Он же волен отгородиться — не ощущать, не чувствовать, не слышать. В конце концов, он может просто встать и уйти! Тут явно заваривается нечто очень серьезное, но ему-то какое дело? Хотя, с другой стороны, он вмешался в чужую историю, за ним тысячи спасенных жизней и… тысячи трупов.

— …будет новый Закон для нового народа! Единый закон для пашущих землю, пасущих скот, для торгующих и льющих металлы! Но прежде никто, слышишь, никто не будет обделен гневом Бога отцов наших! Потому что каждый — брата своего, каждый — друга своего, каждый — ближнего своего!

— Я не понимаю тебя, Сеймов!

— А я не понимаю, почему ты пришел один? Почему?! Кто понесет Священные Плиты?! Господь наш всесильный, помоги, укрепи волю мою…

Сеймов закрыл лицо руками и стал бормотать молитву, покачиваясь из стороны в сторону. Через пару минут Ученик коснулся его одежды:

— Смотри, смотри, Сеймон!

Вождь вздрогнул и резко повернулся: на дорожке, ведущей к жертвеннику, стоял раб. Да-да, живой раб: немолодой, покрытый шрамами, но явно выносливый и сильный — то, что нужно!

— Это ты привел раба?

— Я?! М-м-м… Это, наверное, Первый прислал его!

— Да, на него похоже: прислать раба, а самому остаться внизу! Ладно, пора идти. День, великий день нового Закона и искупления в разгаре!

— О каком новом Законе ты говоришь, Сеймон? Ведь он один, и не может быть другого!

— Замолчи, наконец! Бери Плиты и иди! Да свершится воля Его!

Вар-ка почти пожалел, что так удачно угадал и одежду, и позу раба — Священные Плиты представляли собой довольно массивные отливки из желтого металла, покрытые письменами. Оставалось надеяться, что это не золото, а начищенная медь, и что тащить ему придется только одну, а не обе сразу.

Вначале ему показалось, что надежда сбылась полностью: плита весила не больше тридцати килограммов, и вторую взвалил на плечи Ученик. Однако уже на середине склона Вар-ка начал всерьез подозревать, что отливка все-таки из золота, которое гораздо тяжелее, чем медь или бронза. Жара усиливалась с каждой минутой, плита набирала вес, а острых камней на тропе почему-то становилось все больше и больше. Сеймон же шел впереди налегке и перекуров устраивать не собирался…

Внизу народного предводителя, кажется, давно ждали: в конце склона на возвышении для него был поставлен роскошный шатер, размером чуть меньше двадцатиместной армейской палатки из мира Николая. Вокруг суетилась масса народа, но Сеймон проследовал внутрь, ни на кого не глядя и не отвечая на бурные приветствия. Ученик сгрузил плиту у входа и вошел за ним следом. Вар-ка с огромным облегчением уложил рядом вторую плиту, но проникнуть в шатер не решился — рабу это, наверное, не по чину. Пока он размазывал пот по лицу и пытался размять спину, его буквально затолкали: туда-сюда деловито сновали какие-то люди — мужчины и женщины, полуголые или в разноцветных тряпках, с пустыми руками или с какой-то посудой. Варка это быстро надоело, и он остановил женщину с кувшином. Скорее всего, она просто оторопела от его наглости, так как кувшин отдала без сопротивления, а потом смотрела, как он пьет, пуча глаза от удивления. Разбираться было бесполезно: то ли он не так попросил, то ли не у той; то ли эта вода предназначалась кому-то другому, или, может быть, она вообще не для питья; или его, Вар-ка, тут не знают, или это неважно, но он не так стоит и не так смотрит; или на нем чего-то нет, или, наоборот, что-то лишнее — да все, что угодно!