Книга Стопроцентно лунный мальчик - Стивен Танни

— Я знаю, что она когда-то написала книгу.

— Не просто книгу. Роман. Удивительный роман.

— А… ну, значит, роман. Ага.

— Ты его не читал?

— Папа сказал, что тираж изъяли. Ни одной книги не осталось.

— А тебе не любопытно, что написала твоя мама?

— Дядя Рено, она целыми днями сидит в кровати в дождевом плаще и плачет.

— Она не всегда была такой.

— А ты не всегда был пьяницей.

— Я не пьяница. Я сейчас пьяный. Завтра протрезвею. Я вообще нечасто пью. Сегодня — особый случай.

— Какой такой случай, дядя Рено?

— Забыл. Надо спросить Матильду, когда она вернется с твоей очаровательной синевлаской. Как, бишь, ее зовут?

— Слинни.

— Прелестное имя. Скажи, как тебе понравилась Матильда?

— Я на нее особенно не смотрел.

— По-твоему, она красивая?

— Да, конечно.

— Знаешь, ты папе не говори, мы с ней, мы… Ну, она и я, мы…

— Дядя Рено, я не хочу этого слышать. Ты мне этого не говорил, о’кей?

— Она… Я с ней счастлив… Она такая…

— Хочешь кофе?

— Твоя мама однажды мне сказала…

— Я, наверное, пойду еще потанцую с друзьями.

— Когда твоя мама была молода…

— Ох, чуть не забыл! Дядя Рено, можно, мы с друзьями сегодня здесь переночуем?

— Э-э… Конечно, Иеронимус. Вот вернется Матильда, она вас устроит в общежитии. А пока я не отключился и пока ты не лег спать, я хочу кое-что отдать тебе. На той неделе нашел совсем случайно. Это подарок. Я хотел вчера тебе вручить, но ты домой не пришел, а мне надо было ехать сюда, на эту чудесную вечеринку. Никуда не уходи, я сейчас. Вот прямо сейчас вернусь…

Иеронимус посидел немного — просто сил не было встать. Зазвучала медленная музыка, посреди зала осталось всего несколько пар танцующих, в том числе Пит и Клеллен. Они еще ни разу не присели отдохнуть, а ведь прошло, наверное, часа два. Иеронимус посмотрел на запястье — почти половина шестого. Никто не собирался расходиться, бармен все еще раздавал напитки. Брейгель сидел на диванчике между двух женщин, все трое смеялись, чокались и снова смеялись. Одна отобрала у Брейгеля цилиндр и нахлобучила себе на голову. В зал вкатили стол на колесиках с целыми грудами жареного мяса на больших овальных блюдах.

«Вот это разгулялись, — подумал Иеронимус. — Они сегодня вообще угомонятся?»

Вернулся дядя Рено — в одной руке пластиковый стаканчик с кубиками льда и янтарным виски, в другой — синий бархатный мешочек с каким-то предметом внутри. Мешочек он вручил Иеронимусу, а из стакана сделал долгий глоток, позвякивая льдинками.

— Спасибо, дядя Рено, — неуверенно произнес Иеронимус.

Дядя в ответ только грустно усмехнулся, глядя вдаль.

Иеронимус вынул из мешочка загадочный предмет. Это оказалась книга. Настоящая, бумажная, в кожаном переплете. Иеронимус перелистал страницы не читая. Настоящие страницы с настоящей типографской краской. Потрясающее ощущение!

— Настоящая книга!

— Вообще-то здесь таких полно.

— Ты ее украл? Это не противозаконно?

— Вполне законно. Если мы обнаруживаем три или четыре экземпляра одного издания, лишние полагается просто выбросить, если книга не представляет исторической ценности. А можно оставить себе. Я подумал, что у тебя должна быть эта книга.

— Ей, наверное, сотни лет, — прошептал Иеронимус. — А на вид как новая.

Он раскрыл книгу, ожидая увидеть текст на древнем языке, но на титульном листе каждое слово оказалось понятным. Автор и заголовок.

Барби О’Фолихорн

«Страна дождей»

Иеронимус уставился на дядю.

— Мамина книга… Где ты ее достал?

— Я же говорю — нашел. Случайно. Искал что-то совсем другое и наткнулся на коробку с четырьмя экземплярами.

— Я думал, эта книга пропала. И вообще, я думал, бумажных книг больше не печатают.

— Все так считали, однако несколько лет назад на Земле попробовали возродить старинное книгопечатание. В наше время все так непрочно, все ускользает из рук. Роман твоей мамы приняли к печати, но она, знаешь, немножко упрямая — после появления бумажной книги не давала согласия на издания в любом другом виде. Проект провалился в коммерческом отношении, зато критики роман заметили. Еще чуть-чуть приложить усилий, и мама стала бы известной писательницей, но с ней уже тогда начало твориться неладное. Мама не хотела даже смотреть на свой роман и сама уничтожила все имевшиеся у нее экземпляры.

— Забери эту книгу! Она мне не нужна.

— Да нет, стопроцентник, еще как нужна! И ты прекрасно знаешь почему. Открой книгу. Мама написала ее за много лет до твоего рождения. Она вся там, Барби О’Фолихорн, и она хочет говорить с тобой…

— Хватит, дядя Рено! Ты такой же нудный, как папа.

— Наверное, ужасно расти в одной квартире с мамой, которая целый день лежит в кровати в дождевике, то плачет, то спит, то снова плачет и никогда с тобой не разговаривает, а папа делает вид, что все нормально.

— А тебе-то что до этого?

— А мне — всё до этого. Ну не смешно ли? Я по твоей маме скучаю больше тебя. Я ее знал. Она мне была как старшая сестра. Мне ее не хватает, потому что я многое о ней знаю, чего твой отец никогда тебе не рассказывал. Например, ты никогда не задумывался, почему она спит в дождевике? На Луне ведь не бывает дождя.

— Я ухожу.

— Никуда ты не пойдешь. Твоя синевласка пока не вернулась из отдела юридической литературы. Придется тебе еще послушать своего дядьку.

— Ты совсем пьяный!

— Знаешь, в какой стране жила твоя мама на Земле?

— Не знаю.

— Как ты можешь не знать? Этой страны больше нет на картах. Там постоянно шел дождь, и все ходили в дождевиках. А однажды дождь полил в буквальном смысле не переставая. Лужи превратились в озера, ручейки стали реками, вода поднималась все выше, потом океан хлынул на сушу, и вся та местность стала одной большой водной могилой. Вся мамина семья погибла, а у нее было семь братьев. Спаслись только мама и ее бабушка.

— Пожалуйста, перестань! Не надо мне это рассказывать!

— Ты всегда это знал. Ты понимал, Иеронимус, что в жизни твоей мамы была трагедия намного мрачнее, чем твои собственные беды. Тень этой трагедии преследует тебя, буквально пополам режет. Наполовину ты конформист, вроде отца, а наполовину — изгнанник, как мама. На самом деле твоя проблема — вовсе не офтальмический, как там его… Твоя главная проблема — то, что ты ни разу в жизни не говорил с мамой, а этого тебе хочется больше всего на свете.